Я работаю в магазине «Чтиво» и люблю обжёвывать мозгом страницы, как иные любят обкусывать кожу вокруг ногтей. Мы продаём детективы, мыльную дребедень, словари, газеты и всё в таком роде. Под настоящую литературу в нашем магазине отведено четыре полки, которые регулярно пополняются, и у меня есть возможность скрашивать рабочие часы минутами интеллектуального наслаждения.
В один из особенно жарких дней, когда по скорбной случайности я трудилась на смене одна и, спасаясь от зноя массировала губы кусочком льда, в пустом салоне раздался грохот. Я оторвалась от статьи про неандертальцев и с ужасом заметила на витрине с беллетристикой огромное туловище, увенчанное испуганной головой. Жёлтое монголоидное лицо, драпированное чайными раскосыми смотрелками, было втиснуто в чёрное каре. Геометрически сложные губы, вмонтированные в лицо с опозданием, будто прикрывали прожжённую сигаретой дырочку. Тучное страшилище женского пола лёжа ковыряло в большом некрасивом ухе.
Я распахнула рот и брань попёрла сама собой:
— А ну вставай! Чего распласталась? Тухесом своим не верти, а то ещё что-нибудь сломаешь! Вот корова! Надо же, витрину кокнула и лежит! — От собственной грубости горчило во рту.
Толстуха встала и забубнила: — Это случайно. Равновесия не выдержала — и вот...
— Ты не на улице, — ощерилась я, — это денег стоит. Деньги у тебя есть?
Денег у неё, без всяких сомнений, не было. Я вдруг расплакалась, и, не в силах вынести позора, умчалась в подсобку.
Однажды мне довелось уронить горсть мелочи в чашку с директрисиным бульоном. Подслеповатая Рада Ираклиевна сломала передний зуб о пятикопеечную монету и вычла из моего сердца сто гривен на визит к стоматологу. С этого момента я очень нервничаю на работе. Но начальству звонить было необходимо, и, преодолевая дрожь в пальцах, я сняла трубку: «Алло, Рада Ираклиевна, это Женя. Да из магазина. Здесь витрина вдребезги. Не я. Кретинка какая-то. Вы бы не могли просчитать по инвентарной смете? Рада Ираклиевна, я не специально на свою смену эти случаи притягиваю. Она же сама... Не надо высчитывать, у меня и так зарплата»... Пока меня распекала начальница, наглая чукчеобразная раскоряка дёрнула вон, сбив по пакостной закономерности ещё одну витрину. Я чуть не лопнула от ненависти к себе. Только законченная идиотка могла оставить эту великаншу в одиночестве. Любой бы сбежал на её месте.
Рабочий день подошёл к концу. Заперев магазин, я потащилась домой. Неудачный брак железобетона с ландшафтом был щедро расцвечен предвечерним солнцем. Обогнув стоянку, где ржавели грузовики с противными стариковскими мордами, я оказалась во дворе. Суетливые ручки соседки-челночницы упаковывали в багажник здоровенную сумку. В памяти неожиданно всплыло дурацкое объявление из газеты: «Люблю животных. Если вы часто путешествуете, я с удовольствием буду за ними присматривать. Взамен прошу дружбу и понимание».
— Женечка, можно вас на минуточку, — обратилась ко мне соседка,
— Вы не посидите с ребёнком?
— Конечно посижу, — милостиво согласилась я, втайне взбесившись. Ну кто мешал отказаться? Своих забот под завязку!
— Вы погуляйте с ним, а она вот-вот будет, совсем недолго... Очень вам благодарна, Женечка, время поджимает...
Она на мгновенье застыла, будто отыскивала в голове файл вежливости, в котором хранились подходящие к такому случаю улыбки, ещё раз поспешно поблагодарила, завелась со второго раза и скрылась за аркой.
Устимка ковырялся в большой луже, пытаясь утопить жёлтый мячик. Растирая по щекам жирную грязь, он упёрся в меня бирюзовыми глазками и зажурчал стихийным постмодерном: «Пошов кулобок гуять с гъязной писькой, а водитька его утонала».
Мне представилось, как Устимка пробежится в своих дерьмодавчиках по моему голубому ковру, шлёпнется на новое велюровое кресло и станет вытирать об него локти.
С трудом подавляя тошноту, я попыталась воздействовать:
— Не талапайся в луже, смотри, какой уже грязный! — Устимка нахмурился и промолчал. — Что мне с тобой делать? Может, сбегать домой бросить сумку, а ты один побудешь?
— Да, — сказал Устимка.
Преодолевая тревожные спазмы души, я внушала себе разумную безответственность. Ну что с этим крокодилёнком станется? Брошу сумку, наспех перекушу — и вниз (я на седьмом этаже живу). Не волочь же его домой, в самом деле.
— Идём со мной, — не очень уверенно попыталась я.
— Я гуяю, сама иди!
— Мама тебя одного оставляет?
— Да, — соврал Устимка и отвернулся.
— Никуда не пойдёшь?
Устимка замотал головой. Ландшафт стухал от вечернего расставания с солнцем. Если бы я умела предвидеть будущее хотя бы на несколько мгновений вперёд, то преспокойненько бы поднялась по лестнице, но увы — я вошла в лифт. И в тот самый момент, когда двери кабины сдвинулись, во всём районе погас свет.
Я казалась себе матрёшкой. Во мне колотилась обжигающая тревога, я колотила в безнадёжно парализованные двери лифта. Лифт раскачивался от моего напора. А дом невозмутимо замер под сумеречными облаками и ничем не обнажал беспокойства, таящегося в самом сердце его кирпичного организма.
Электричество запустили спустя несколько часов. К тому времени Устимки во дворе не было.
До самого утра я пыталась успокоиться надеждой на то, что няня поспела вовремя и, выловив из лужи, увела его куда-нибудь с собой.
2.
Я на базаре работаю. У меня в подчинении два овощных ряда, контейнер с крупами и престижный лоток с цитрусом, фиником и подобным тому фельдиперцем. У меня авокадо дешевле, чем в Африке! Эту дрянь, конечно, не всякий клиент берёт. Я, например, люблю обыкновенную абрикоску. А престиж — это для рекламы.
Жизнь, к сожалению, не математика. В ней ошибок даже достаточней правил. Вот, к примеру, шёл я себе с базара. Рыбки купил вяленой с тортиком. Хотя, конечно не купил, а со своими ребятами договорился, у нас на базаре свои калькуляции. Короче, шёл себе домой. Вижу — пацанёнок в жёлтом костюмчике в ногах плещется. Вроде как попрошайка. Такой мелкий, едва ходить наумелся, а уже нищий. И с дороги, что главное, не сходит. Жалко, думаю. Надо булку, что ли, ему купить, а то не отцепится. Их этому делу в пелёнках ещё натаскивают.
— Ладно, — говорю. — Как зовут?
— Устимка, — отвечает. «Где я его видел?» — думаю. Что-то мыка знакомая. Аж в пузе запекло.
— Где я тебя видел? — спрашиваю. А он так конкретно и выдаёт:
— Ты в моём доме зывёшь.
— Надькин сын, что ли? Которая на промрынок штаны-юбки возит?
— Мама в Тутию за товаом поехава, — серьёзно сообщил пацан.
— Ух ты ё. Что ж ты сам, такой грязный, здесь делаешь?
— Я гуяю.
Глянул я туда-сюда по сторонам — и точно — сам гуляет. Да и какой родитель такую неопрятность в дите допустит? Ну и повезло ему, думаю. Потерялся соседыш и на меня выскочил. Взрослому тут недалеко, а для дитя — смертельное расстояние.
И тут подходит этот ёж киношный. В клёшиках, с бородочкой, лохматый, как буратино. Я вообще таких не очень-то понимаю. И вежливенько так, давай знакомиться. Я, типа, ассистент режиссёра, мы там муйню какую-то снимаем, тыры-пыры. Разрешите представиться — Толик Семёнов. Очень приятно, говорю, — Миха.
— А молодого человека как называют? — заслюнявил Толик и потянулся к Устимке. Тот сказал. И Толик начал его умасливать: — Хочешь сняться в рекламе, Устимка?
— Хочу, — обрадовался детёныш, слабо понимая, на что соглашается.
— Это мой сосед — вмешался я. Он заблудился, и мы идём домой.
— Минуточку, Михаил, вы коньяк пьёте?
Сам не знаю как он меня развёл. Наверное, это у них профессиональное. Мы зашли в бадэгу. Он взял бутылку «Десны» и пирожное для Устимки. Оказалось, что неподалёку расположилась съёмочная группа, в которой Толик ишачил ассистентом. Что именно рекламировал будущий ролик, я так и не спросил. Главным было то, что заказчику приспичился ангелочек. Мамаша малолетки, утверждённого на роль купидона, не удовлетворилась гонораром, обиделась, и с типажом под мышкой укатила. Съёмочный день у киношников был оплачен. Всё, как у них водится — режиссёр в бешенстве, помощники в запарке. Толик посеменил накатить сотку, чтобы расслабить нервы и напоролся на нас с Устимкой. Устимку отмыли и прикошачили к его голове нимб. Толик пообещал, что съёмка займёт не больше часа.
Уже стемнело, когда Устимку одели в крылья из куриных перьев. Я выполз на улицу — в павильоне воняло кислым. Купил пива, хлопнул ещё двести пятьдесят, сел покурить в каком-то парке, или хрен его знает где. Слышу — орёт кто-то как недопиленный. Смотрю — несётся Шима, барыга один, нас типок с базара перезнакомил. Клиент — чистый клоун. Коноплю в заброшенном детсадике растить выдумал. С агрономией у него чётко — дерьмо для подкормки, лунный календарь. Шала опупенная получается — стандарт на шестерых, и по цене сходно. Тот садик четыре года назад выселили — он раньше сталепрокатному заводу принадлежал. В нём детей металлургов дрессировали. Завод обанкротился, рабочих пораспускали, а садик бесхозно рушится. Вот у Шимы там и плантарь в клумбах. Несётся тот Шима, зелёный, шо помидора, глаза на выверте — и ко мне. Честь отдал и муть какую-то чешет: «Здравия желаю, Георгий Константинович. Мне дедушка про вас рассказывал». «Алё, пацан, — говорю, — ты что же, меня не помнишь?» Зрачки, вижу, огромные, рожа безмозглая, обштырился, видно, дружбан, до присмерти. Я и сам уже пьяный, еле на ногах вращаюсь — цирк, в общем, гуманитарный. Клемануло, короче, и дал я ему в дыню. А он, что б вы думали? «Спасибо вам, — говорит, — за всё человечество!» И, раскланиваясь, умёлся. «Во дурак, — думаю, что с братвой наркота делает!»
Потом я ещё водки взял... А про соседа злосчастного только к утру вспомнил.
3.
С возраста, едва затронутого брожениями юности, меня влекла история. Неуклонно проваливаясь на вступительных экзаменах, я решил последнюю попытку подстраховать контрактом. Долгие блуждания в поисках работы привели меня к ослепительно гнусной карьере драг-дилера.
Через неделю я стану студентом платного факультета.
В предвкушении собеседования я впился в книги. Запоминание продвигалось трудно. Пришлось воспользоваться собственными услугами и использовать метапарконтин — новейший стимулятор интеллектуальной деятельности в таблетках. Уже через полчаса меня терзали мучительные сожаления. В животе медленно назревала тяжесть, а тошнотворная духота стен буквально выдавила меня на воздух.
Пространство размякло. Уличный шум затвердел. Дома обступили меня и стали изгибаться собачьими вывихами. Все нормальные люди куда-то поделись, а вместо них заходили злобные выдры с железными рожами. Я обнял дерево, не успевшее вовремя отскочить, и сблеванул. Изо рта, вместо того, чем обычно тошнит людей, изрыгнулся бес. Глаза в его козловатой морде напоминали внутренность лампочки, а под тяжестью крупа — улица треснула пополам. Пустота в трещине расширилась, вспухла и разъехалась до бесконечности. Реальность будто стёрли резинкой.
Каждый несоизмеримо громадный миг бес выглядел по-другому. Ослогубый козлочерт переплавлялся в шевелящуюся микросхему, которая плавно растворялась в воздухе, жонглируя руками в батистовых перчатках, вылепливался в красную бархатную жабу и взметался роем пластмассовых заводных пчелок. Самосжигался, оставаясь огнем, таял, прикидываясь водой, сам себя выпивал до дна, принимая образ бестелесного фрака.
«Вы, кажется, на двадцатом веке остановились?» — с медовой учтивостью пропел бес и сделался Ильичем.
Я окостенело и больно молчал.
«В какую бы позу ни становился материалист, он всегда кончает мышлением», — провозгласил лукавый Ульянов и застыл с вытянутой рукой. Его лоб разросся и лопнул, как перезревший арбуз, из которого громыхая штыками потекла мировая революция. К небесам, на лету примеряя нимбы, вознеслась святая чета Романовых. Потускневший от времени залп Авроры прикинулся на мгновение Иосифом Виссарионовичем, отплясывающим зловещую лезгинку на отрубленной голове Александра Меня. Лезгинка плавно перешла в марш, и тут — из-под асфальта явился Гитлер. Он возвысился над пространством, и, подхлестываемый болезнью Паркинсона, облаял меня зверскими фразами: «Edem Das sain! Dumkopf kaput!»
Я стал криком и расплылся по всему парку, внезапно нарисовавшемуся в бесконечности. Обезумевшие от страха деревья стремительно неслись навстречу, больно натыкаясь на лохмотья моего тела. Еще миг — и мне пришлось бы стать братской могилой на пятьдесят миллионов персон. Но спокойно и чинно, грациозно отмахиваясь от мух чувством собственного достоинства, под дубом сидел ОН — четырежды герой Советского Союза, маршал Георгий Константинович Жуков. Я понял, что спасен, и умолк, как младенец, которому в пасть подложили соску.
Георгий Константинович встал, плюнул на кулачище и так шваркнул фюрера, что тот издох. Труп испустил коричневатый дымок и впитался в землю. Но тут из-под почвы раздался взрыв — и зеленый парк провалился в небо.
Бес проявился в образе гигантского мозга с неустанно вылупливающимися губищами, которые втянули меня во влажную среду, и я понесся по исполинскому пищеводу. Там пришлось расщепиться и вместе с другим перекисшим дерьмом всосаться в кровь.
Когда я бацнулся об асфальт затылком — понял, что выпал из самой задницы беса. Я обнаружил себя в заброшенном детсаду, в котором выращивал драг. Была лунная и звездная ночь. В клумбе с ромашками всхлипывал крошечный ангел. Меня обдало жаркой радостью. Я уложил его в руки, осторожно, будто боялся выплеснуть мировой океан.
Луна затягивала нежнейшим сопрано приглушенное меццо-форте, звезды вторили ей хором, а я был спокоен, будто еще не родился.
С трудом воткнув обмякший в кармане ключ в жидковатый замок, я вернулся домой, устроил ангелу кроватку из двух кресел и большой пуховой подушки, и провалился в сон.
Насильственно разорвав глаза, я с наслаждением созерцал желтый потолок своей коммунальной комнаты. Какое безмерное счастье — ощущать себя на осточертевшей кровати под прожженным бабушкиным одеялом! Не чувствовать себя вычеркнутым из родимой, до скуки исследованной реальности. И знать с неистребимой твердостью что все повторится: кислый запах соседского супа, трещины в штукатурке, таинственный гул в трубах и тусклое дребезжание лампочки, усыпающей в солнечных объятиях нового дня.
И может быть, мне суждено было пролежать так весь день, предаваясь дурацкой радости, если бы над ухом вдруг не раздался визг. Он больно проткнул сердце вчерашним ужасом, уныло отозвавшись в затылке. Я повернул голову — на полу расселась вчерашняя галлюцинация — помятый спросонья ангел с изогнувшимся в зигзаг проволочным нимбом.
Мигом вспотев, я выскочил в коридор. Круглый, как полная луна, зад соседки Софы вернул меня к жизни. Эта старая дура была такой явной, засаленной, подлинной. Мне хотелось расцеловать ее дряблые щеки, исполненные реальности.
— Неплохо было бы, — промямлил мой рот, скалясь во все лицо.
Она ответно скривилась, и стыдливо прикрыв таз клеенкой, вышла.
Ледяная струя шумно вывалилась из крана и вгрызлась в мою макушку. Мерзость, привычно царившая в кухне, мягко убаюкивала тревогу. Отмыв чашку от чьей-то сметаны и заварив чай, я осторожно прокрался к себе. За дверью звенели детские вопли. Мое туловище, ошпаренное кипятком, рухнуло на пол и зарыдало. В памяти всплыл образ покойного Лени Бакурова, которого мы с пацанами навещали в психушке. Он все пытался прикурить спичку, чиркая сигаретой о коробок.
Примчалась Софа. «Шимочка, у вас кто-то умер?» — проныла она. Я беспомощно тыкал в двери. Софа, сделавшись вдруг суровой, решительно ворвалась в комнату. Ее реакция чуть не лишила меня сознания. Она шаловливо завизжала и с улюлюканьем бросилась к ангелу. Она его видела!
Софа небрежно отстегнула крыло, стащила шелковый балахон и протерла лицо херувима фартуком. Кровь леденящий галюн оказался обычным мальчиком четырех лет. Повелев назвать себя Устимкой, он вполне разборчиво пояснил, что гуляет один с того момента, как мать отбыла в Турцию, и, четко назвав адрес, потребовал отправить себя домой.
Софа сюсюкалась и несла спасительную околесицу: «Шимочка, не берите в голову, с дитями сидеть всем мужикам страшно. Мой Сидор как-то остался с племянником, а тот, представьте себе, обделался. Видели бы вы его, точно как вы сейчас, плакал!»
Натрамбовав ребенка яичницей, я завел свой старый запарик, и мы поехали. День был чрезмерно забрызган солнцем. Мимо носились квадраты зданий, прирожденных служить универсамами, аптеками, парикмахерскими. Жизнь умеренно колебалась в эмалированной рамке быта.
**********Ё!
Глухой удар о капот раздробил мое скучное счастье на десять тысяч осколков. ЕКЛМНОПРСТУФХЧШЩъь Э-Ю-Я! Громадное туловище девушки с заполярным лицом не шевелилось.
Я чуть снова не впал в истерику. Со всех сторон набежали люди. Устимка пронзительно верещал — мир снова повернулся ко мне своим дряхлым обвислым задом.
Дальше все покатилось само собой. С двумя мужиками мы заволокли полудохлую чукчу в машину.
«Иъда, — вопил Устимка, — это моя Иъда». Без всяких сомнений он ее знал.
В таком аду я мчался в городскую больницу. Девка еще дышала.
4.
Мой дед, Онно Туккай, был эскимосом. Он жил вместе с бабушкой Майей в поселке Янракинот, тянувшемся узкой полоской вдоль Беренгова пролива. Онно охотился на моржей и тюленей, а Майя вырезала из кости сказочные фигурки.
Люди говорили, что род Туккаев произошел от женщины-нерпы, которая была «черкичауркан» — наполовину человек, наполовину животное. Ее мать забеременела от самца нерпы. Поэтому Туккаи были особенно близки к природе. Некоторые из нашего рода отличались выдающимися способностями, возможно на первый взгляд незаметными. Бабушка уверяла, что я одна из таких.
В полярную ночь, когда в тундре наступали холод и темнота, Онно и Майя ходили к большой яранге, в которой жил искусный рассказчик Ытаин. В этой яранге собирался чуть ли не весь поселок. Бабушка говорила, что северная сказка — это магическое заклинание, слушая ее, люди переживали тяжелые времена и поддерживали друг друга.
Мудрый Ытаин мог не прерывать своего рассказа несколько дней подряд, вплетая в него древние мифы о суровом мире отважных чукчей и эскимосов.
Советская власть объявила Ытаина шпионом и отравила в лагерь. Спустя десять лет он вернулся больным и старым. А когда приходили люди, сильно кашлял и пересказывал только одну легенду — о том, как Ленин приезжал на Чукотку помогать охотникам и оленеводам строить новую жизнь.
Сюжеты сказок Ытаина мне передала бабушка. От нее я узнала о хозяине вселенной Югым Ио, который повелевает жизнью на суше и на море, про великую маму моря Седну, живущую под водой, про мудрых оленей и северных великанов.
Моя мама, Тынатваль Туккай, уехала учиться на юг. Здесь ей было жарко и непонятно. Познакомившись с моим папой, она вышла замуж и навсегда осталась в Одессе.
К бабушке мы приезжали каждый год. Майя Туккай водила беременную дочь к шаману, и тот сказал, что духи велят назвать Ырдой и что, достигнув зрелости, я увижу Югым Ио. Но если мне дадут европейское имя, хозяин вселенной меня не узнает.
Папа до сих пор не может смириться с моим труднопроизносимым прозвищем. В документах меня записали Ирдой, поскольку в русском заглавной Ы нет. По паспорту я не Ырда, но это не помешало мне встретиться с Югым Ио, которого до одного ужасно нервного дня я считала семейной шуткой.
Учусь я в педагогическом институте, и подрабатываю няней. Одна состоятельная мама часто бывает по делам в Азии. А маленький ее сын Устимка — мой воспитанник и ученик. Устимкина мать — Оксана — мне хорошо платит, а когда ее нет в городе — в двойном размере. И вот, снарядилась она в Стамбул.
Назначенное время я проспала, из дому вышла на час позже, автобуса долго не было, и дернул меня черт заскочить в книжный, где по гнусной случайности разбился стеклянный шкаф.
Торговка попалась из таких фифок, у которых одежда не мнется, пот не пахнет, волосы под мышками генетически не растут. Она бросилась меня оскорблять, но неожиданно прослезилась и скрылась в кладовке.
Я сбежала, зацепив по закону пакости еще и полку. В автобус пришлось вскакивать на бегу. И только когда за окнами показалось подсолнуховое поле, я поняла, что ошиблась маршрутом.
До устимкиного дома я добралась ночью. Двери никто не открыл, и записок никаких не было.
Утром я позвонила устимкиной бабушке, не сомневаясь, что мальчик там. У бабушки задрожал голос: «Разве дите не с вами? Я знала, что чужим нельзя доверять ребенка! Лично провожала Оксану в аэропорт и многократно сказала: пусть Устим поживет со мной. А она — нет, мамуся, с ним посидит няня. Да где ж это нянек таких выписывают, в каких, здрасьте пожалуйста, пансионах?
Я ей говорила, лучше эти деньги мне дай. Мне для любимого внука времени своего не жалко...»
Не дослушав, я положила трубку. Может быть соседи его подобрали? А если что — обращусь в милицию.
Почти добежав до стоянки с грузовиками, обезумев от нервотрепки, я не заметила светофора, рванула — и шмякнулась о запорожец.
Тьма.
Из памяти поплыла сказка: Всю зиму проспал великан. Замело его снегом. Весной пришли звери, а медвежонок даже в ноздрю к великану забрался. Чихнул великан — звери разлетелись в разные стороны. Проснулся великан, встал, побрел обратно на свою землю.
Долго смотрели ему вслед удивленные звери.
Где-то далеко брезжил свет — и я полетела. Там за столом сидел Югым Ио, пером и чернилами созидающий жизнь. Автор капризной книги мира, последняя страница которой допишется через несколько коротких мгновений.
Я напряглась и прочла строчку:
«В таком аду он мчался в городскую больницу».
Про меня. Мое тело везут спасать. «А что дальше?» — пропел мой голос.
Югым Ио подумал и написал: «Ирда, с трудом разорвав глаза, узрела желтый больничный потолок. Можно было пролежать так всю жизнь, переваривая встречу с богом, но она повернулась и сладко расхохоталась. В палате, рядом с каким-то типом, сидел заплаканный и невредимый Устимка».
15.04.11. ФИНАЛИСТЫ конкурса-акции "РУССКИЙ ХАРАКТЕР: НОВЫЙ ВЗГЛЯД" (публицистика) - в рамках Илья-премии:: 1. Кристина Андрианова (Уфа, Башкирия). По дороге к надежде, записки. 2. Вардан Барсегян (Новошахтинск, Ростовская область). Русский дух, эссе. 3. Оксана Барышева (Алматы, Казахстан). Верность родному слову, эссе. 4. Сергей Баталов (Ярославль). Воспитание характера, статья. Уроки рыбьего языка, или Дао Иванушки-дурачка, эссе. 5. Александр Дудкин (Маза, Вологодская область). Болезнь роста. Лишь бы не было войны. Бессмысленная беспощадность. Коллективизм индивидуалистов, заметки. 6. Константин Иванов (Новосибирск). Конец русского характера, статья. 7. Екатерина Канайкина (Саранск, Мордовия). Русский характер, эссе. 8. Роман Мамонтов (Пермь). Медный разрез, эссе. 9. Владимир Монахов (Братск, Иркутская область). Доморощенная сказка про: русское "можно" и европейское "нельзя", эссе. 10. Евгений Писарев (Тамбов). Зал ожидания, заметки. 11. Дмитрий Чернышков (Бийск, Алтайский край). Спаситель №25, эссе. 12. Галина Щекина (Вологда). Размышления о русском характере, рассказы. Конкурс проводится Фондом памяти Ильи Тюрина, журналом "Журналист" и порталом для молодых журналистов YOJO.ru. Окончательные итоги конкурса будут подведены в Москве 14-15 мая 2011 года – в рамках литературных чтений "ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ".
ПРОЕКТЫ ЛИТО.РУ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Современная литература в Интернете
РУССКИЙ ЭПИГРАФ
Литературный конкурс "БЕКАР"
Имена Любви
Сатирикон-бис
Дорога 21
Книгоиздание
Шоковая терапия
Кипарисовый ларец
Кирилл Ковальджи
Памяти А.И.Кобенкова
Дом Ильи
