Полина Кулагина (Сатка, Челябинская область). В Двадцать Первом
Номинация "САМЫЙ ЮНЫЙ УЧАСТНИК". Родилась 22 ноября 1993 года в городе Юрюзань Челябинской области в семье журналистов. С 1998 года живет в городе Сатка Челябинской области. В настоящий момент учится в 10 «А» классе средней общеобразовательной школы № 5 города Сатки. 2009 год: Гран-при II Всероссийского фестиваля-конкурса детского литературного творчества «Волшебная строка-2009» (Екатеринбург) — «За многогранность таланта». Диплом I степени в районной конференции научно-исследовательских работ участников НОУ, секция «Литературоведение»(Сатка).
Город
Город пережал вены магистралей,
В жилах серых трасс загущая кровь,
Серые глаза из стекла и стали
Судорожно скрыв веками веков.
В слякоти, в грязи, в сигаретном дыме,
В пламени шальном юных дискотек,
Были лишь никем, стали – лишь ничьими,
Безобразный дом! Безобразный век!
Улиц узких крик и проспектов пенье,
Всё обманет лишь, краской оглушит…
О, какое же адское терпенье
У того, кто здесь, у того, кто жив!
В Двадцать Первом
Гордость. Мненье.
Солидарность
(С кем-то поумней).
Мысли.
Строчки. И… бездарность
Тяжелей камней
Над душой
Гроза и небо.
(Скоро все умрем).
О, такую силу мне бы…
Написать. О чём?
Восхищенье.
Ищешь. Близко
Истина лежит.
Под тобой мелькают низко
Птицы,
Этажи.
Упираются в прохладу.
Может, хватит драм?
Нам сто тысяч лет
Досады
Жечь земли экран.
Интеллект.
Ты в Двадцать Первом
Новый пьешь эфир.
Но кичишься старой верой
В новый лучший мир.
Гордость. Страстность.
И упорство.
О, как ценит век…
Не хочу иметь я сходства
С вами, Человек.
***
Разделив пополам наше небо
Треснет в стеклышке мутном вода.
Пропадет... О, так сгинуть и мне бы
В синеве сентября навсегда!
Мне до Вас – километры по пробкам.
Мне до Вас – шорох шин, шёпот трасс,
И не в силах я вскрикнуть так громко,
Чтобы мне докричаться до Вас.
Два зрачка в раскалённом зелёном
Тонут море, и бриз так бредов...
Все нелепей казаться влюбленным
Перед натиском истин веков.
Сумерки
Мой фиолетовый ад.
Тело в постели.
Душу (и проч.)
Прочь! В отравленный сад,
В глубь подземелий.
Красная соль
В раскаленных висках –
Море застыло.
Сердце
Металось от боли
В тисках,
Если бы было...
В горле плясал огонёк.
Обожгло
Жутью усмешку.
Все хорошо! Слышишь?! Все хорошо!
Я безутешна.
Любовь вещей
Туфли звонко бежали к тебе,
На ветру задыхался пакет,
И фонарь, загрустив о судьбе,
Душу грел сто и тысячу лет.
Опротивели мытым ушам
Эти сказки –
Любовь вещей.
Уж скорее любовь к вещам.
Мне твоя нелюбовь –
Важней.
И рукав драматично рубил
Тишину на кусочки стекла,
Серый плащ обессмысленно плыл,
Темнота его нежно несла.
Пригласила с улыбкою дверь,
Тень вошла, ни мертва, ни жива.
Вот. Заткнулся и ящик теперь.
Да зачем моей тени слова?
Исхудала она, и кольцо
Укатилось в ручей из ночей.
Мы молчали друг другу в лицо,
Мы не люди.
Предметы живей.
Не нашего времени
Как первые марта слезинки,
В дешёвой оправе очков,
На серых глазах тают льдинки,
В лохматых висках бьётся кровь.
Дешёвые шмотки с базара.
Усмешки шальные в округе.
Шагает неспешно, (гитару б!
И музыку – в эти руки).
Смотрите-ка, вон первоклассник,
Ой! что это? курит, проказник!?
Докажет. Как вырастет, сразу.
Спасёт этот мир непременно.
Избавит людей от заразы.
(Посмейтесь-ка над суперменом!)
Но плачется. Негероично
Срывается тонкий голос...
Красавицы эстетично
Ментол отправляют в космос.
И некий накачаный мачо
Ругается не по-русски…
(Ах, может быть, вместе поплачем,
О, взгляды на небо так узки!)
Смешаемся с миром помешанных
На собственных отраженьях,
На собственной славе повешенных,
Давай помолчим о решеньях?
Распахнуто сердце. Из курточки
Так приторно жаром тянет...
Смеётся девчонка-дурочка
С накрашенными когтями.
И ловит руками пальчики
Худого высокого мальчика.
Но в этих глазах – ни искорки.
И вся истомилась. Криками
Решила – обиду искренне
На холод менять. Иди ко мне!
(И всё-таки, всё-таки, дико мне!)
Достойные люди спасения,
О, глупая, ты не ходи за мной!
Тебе что в моих убеждениях?
Спасибо скажи за ночной покой,
И... будем молчать о решениях.
***
Я прячу в воротник глаза без света,
Холодным торжеством по эпицентру вьюги.
И буду. И смогу. И без ответа.
Ловить нечаянные взгляды-звуки.
Луна повисла в перемерзшей бездне,
И ты навстречу-мимо, через дворик.
Качели стонут, всё в тоске по песне
О том, что нас когда-то было двое.
Вплетаются деревья органично
в узоры стёкол, пляшут на обоях,
Теперь уже нелепо-неприлично
Кричать, что нас когда-то было двое.
Вплетаются снежинки в паутинку
Покрытых льдом волос, и хриплым стоном –
Попытка закричать сквозь слезы-льдинки
И сквозь простуду. Небо сквозь балконы
Торчит холодной параллелью полос –
Внизу-вверху. И вновь метель завоет,
В сети железных нервов гибнет голос.
Уже не верю, только помню – было двое.
Я проснулась. Нас было двое.
И уже не тоскливо. Страшно.
Страшно быть и не быть с тобою.
Даже если с ума – неважно.
И одна из нас – в страхе руками,
Закрываясь, (бежать бы, да поздно!)
Одеялом, чужими стихами
Выдыхает отравленный воздух.
Но вторая…Терпение вечно…
Намотает круги-расстоянья.
Как суметь рассчитать до встречи,
Если не было расставанья?
***
О! Хоть тысячу раз, бредоплётка,
Стихоплётка и плётка права.
Хоть ногтями вцепившись нам в глотку
Едким страхом, но знай – что жива
Я покуда (не вытянешь пыткой,
пусть инстинкт, уж тебе ли не знать?)
Пусть избито. Глупа попытка.
Пусть любовь. (Как еще назвать?)
Уехать
Стояла и плакала около –
Плачу раздвоением личности.
Вне психологизма глубокого –
Мой крик в плоскостях истеричности.
Смеялась, и плакала около.
Плачу. И, рыдая в окошечко,
Едва ль по законам высокого
Последнюю мелочь в ладошечку –
Считайте, давитесь ничтожною,
Я буду поэт-контролершею.
Безумною и безнадежною,
Так мерзко в себе перемерзшею.
Билетик мне тоже – в окошечко.
Гуляйте, не будет путёвочек.
Плачу за тебя. Хоть немножечко.
Плачу. Всё пробито.
Возьми чек.
***
Руки изгиб и дым её любимых сигарет,
Я помню, как свербяще-резок в горле
Твой судорожный смех… я вся сошла на нет,
Я вся сошла на выдох жёлтой боли.
И черной краской из резиновых зрачков
Текла вода водопроводною отравой,
Я помню свой последний хриплый вздох
Среди холодных пальцев белой правой…
Я требовать чего могла от светлых глаз,
В мои пустые прямо и бездушно зрящих?
Неужто слов, стихов и снов, и ласк,
Резиновой фальшивке – настоящих?
Пусть не жива, но вот смогу ль забыть тот взор
Немного более чем мой стеклянный?...
Она меня отбросила на кафельный узор,
Ведь я – всего лишь уточка для ванной.
***
Как задолбала скучная барышня
В вечной истерике.
Фотки и сходки.
Шмотки. Подводки.
Честно вполне. Без эпатажности.
В уши – банальности, сложности,
Важности.
Пофиг на книжности,
страшности, странности.
Руки воздетые ввысь к бесконечности,
Ноги раздетые, нежности, до-вести.
Глупость лиричности кризисной личности.
Незарифмованно. Незасмыслованно.
Переосмыслено. Снова. Как в повести:
Нет сердца, души, покоя и совести.
------------------
В СЕТИ,
или Учебник новой истории
(повесть)
Часть 1. Королева Эрин
I
Она распахнула мне дверь, как обычно, не улыбаясь и не приветствуя, пролетела на кухню и поставила чайник. Сегодня на стенках прихожей висели виниловые пластинки, на полу кучей валялись бумажки, порядочно пахло табаком.
– Мама, что это? – я подняла с пола чёрно-белую фотографию и вгляделась в то, что там изображено. – Ты опять думаешь о …? – я не договорила. Сумасшедшая. Тут всё, что она только в силах представить. А она представляет какую-то чушь из прошлого, в котором, собственно, и не жила. И вообще, зачем придумывать себе морщины и седые волосы? Это странно, как минимум.
– А, вот и моя сегодняшняя история, – она сверкнула глазами и фото в моих руках исчезло. Я опять поймала себя на мысли о том, что она могла бы изменить этот мир, и от этого почему-то стало не по себе. – Давай скорее, скоро Энн обещала забежать. Что ты хотела услышать, м?
Честное слово, трудно представить, как она меняется, когда прибегает вечно шестнадцатилетняя и смешливая Эннуаль. Как они могут находить общий язык? Моя мать слишком странная, чтобы угадать ее. Но когда-нибудь я это сделаю, точно.
– Ах, мама, ты же знаешь, что я историк. Мне интересно всё.
– Ладно, – её глаза остановились на мне. Это был страшный взгляд. – Раз всё, так слушай. А ты, историк, в курсе, что было тогда, когда мир был не таким, каким мы себе его представляли?
Я рассмеялась и представила, вспомнив её сказки о «физическом». Довольно гнусно.
–Что ты! Я современный историк. В древней истории не разбираюсь.
– А хочешь?
– Конечно, – я улыбалась и записывала.
– Если ты и твой невероятный, чудеснейший муж…
– Мама!
–Молчу-молчу. В общем, если ученые найдут способ от этого наваждения избавиться, ты увидишь, что есть другой мир…
– Дурацкий из тебя мистик, ма. Мир один, зачем другой, если любой может быть счастлив здесь и сейчас? Да к тому же, навсегда. А я и мои эм…замечательные учёные не ищут других миров. Это очевидный бред. Мы наоборот, стараемся опровергнуть его.
– Да ладно тебе. Факты, как говорится, самая упрямая в мире вещь. А свидетель из меня еще более упрямый. За этот мир погибли люди, много людей. Зря вы не верите, – она вздохнула и махнула рукой на окно. – Там город, снуют туда-сюда недоличности, люди, отрицающие прошлое. И вам всегда будет десять - максимум пятнадцать лет, сколько бы умных книг вы не прочитали, скольких людей не изучили бы. О, ненавистный мир! Ты, и твой… нет, не смотри на меня так! Вы же не любите. Вы похожи и до безобразия умны. Оба. Но я-то прекрасно знаю, что он торчит сейчас у поэтесски этой, а ты к своему Стаканову по ночам на пылесосе летаешь! – мама улыбнулась так, что мне стало не по себе. Мда, нелепая ситуация. И, между прочим, откуда она узнала?
– Они наши друзья, что ж, мне запретить ему, что ли?
– Действительно, ах, – тут она закатила глаза и, направив свет на себя, взлетела под потолок комнаты, вещая оттуда мистическим голосом. –Люблю! О, Вы с другой! О, я схожу с ума! Пойти б на кладбище да схорониться, иль вашу чудную жену в бассейн головою сунуть, прижать – не отпускать, пусть задохнётся, в холодеющие руки чёрных роз вложить букет и с вами вечно быть. Спасибо за внимание! А теперь кое-что новое, о любви…
Тут я расхохоталась. Мама всегда была бесподобной актрисой, ну кто б лучше изобразил Эрин Смертоносцеву? Но так же внезапно она стряхнула с себя этот образ и продолжила:
– Все-таки чудные вы люди! Пишете о смерти, которой у вас нет. Пишете о любви, которой не видели и не нюхали…
– Ты безнадежно устарела, ма. Ты несешь чушь о физической стороне чувств. Я не верю, как и вообще не верю в физическое. Это что-то из области философии…
– Как же всё быстро меняется… вот здесь нет времени. А там, где всё было иначе, в реальном мире, разные идиоты кричали о том, что человек – груда костей и мяса, ничего больше...
– Фи, как пошло!
– Ну, смотря как на это взглянуть… ведь если задуматься, чем лучше вы, кричащие об отсутствии физического?
– Но его правда нет, – я даже растерялась, – слабо себе представляю, чтобы меня ограничивало нечто…
– А я думала, ты имела «отлично» по философии, – она ухмыльнулась, – я попытаюсь объяснить, тем не менее.
– Да уж, соизволь.
Но мама не торопилась. Она опустилась на пол, затем тяжелыми шагами прошествовала на кухню и налила чаю.
– Угощайся. Земляничный.
– Я не пью этот ваш… чай…скорее же, умоляю! – я в нетерпении крутила в руках пластинку.
– Что, Стаканов ждёт - не дождётся?
– Нет, у него я сегодня побывала…
– Что-то он, милый друг мой, совсем позабыл о том, что я есть… давненько не заходил… – она вздохнула и отпила из кружки.
– Ты становишься скучна, мам… почему б тебе самой не навестить его?
– Нет…нет, – она снова вздохнула. – Вам никогда нас не понять, не смогу объяснить, просто… это бесконечно мерзкое, эти споры о высоком, совместные философствования, романтика, изжившая себя ещё в наш век. Мне противно.
– И все-таки, ты странная, – я покачала головой и заставила листья сушеной розы взлететь и кружиться над полом, вновь наливаясь жизненными соками, – ты единственный человек из всех, что я знаю, которому противна… любовь.
– Любовь! – она вскричала это громко и страшно, так, что лепестки вспыхнули в воздухе и осыпались пеплом на паркет. – Опиши же мне её, раз вы все в курсе! – мамино лицо страшно исказилось. – Ну, я жду.
– Да. Я люблю своего мужа, – я начала говорить быстро и уверенно. – Нам есть о чём поговорить. Нам хорошо вместе. Мы совсем-совсем одинаковые… в конце концов, оба увлеченные. Да что ещё-то? Нам все вокруг завидуют, каждую субботу у нас – первые музыканты и актеры, каждое воскресенье – лучшие поэты. Мы не ограничиваем друг друга ни в чём… мы уверены друг в друге. Какого иного счастья ты желаешь для меня?
– Под чьим влиянием ты ударилась в лирику, милая? Я, ограниченный старый человек, ограничиваю и своё время. Не люблю непоняток со временем, какие часто приключаются у вас. Если ты ещё не заметила, мы все так делаем, – и Эннуаль, и Стаканов. Иначе… впрочем, я тут несу чушь, а время идёт. Я хотела рассказать немного о том, что было «до».
– До чего?
– До. Тогда, когда все ваши Парадизы и Спаи были просто Мариями и Евгениями.
– Что ты имеешь в виду? – она говорила какими-то загадками.
– Да не перебивай же ты! И вообще, как учёный, ты обязана знать, что у людей тогда были имена и фамилии, от людей собственно и не зависящие. У нас были руки и ноги, лица, и лопнувшие сосуды в глазах, болезни, усталость, инстинкты…
– Вот уж что мне совсем непонятно!
– Да и не будет! Вы, новые, избавились от физических нужд, но так и не поняли, что вместе с тем потеряли лучшее. Мерзкие идеальные люди, – она зажмурилась и разжала пальцы, выпустив кружку. – Только представь. Сколь угодно сильно не воображаешь, что она не падает – кружка непременно и незамедлительно упадет, расплескав чай и ошпарив тебя. Такова реальность. Но здесь, – она легонько стукнула пальцами по кружке и та разлетелась вдребезги, – нет законов физики.
II
Заглянув в первую комнату, Стаканов увидел развалившуюся на диване Эрин в чёрном платье с бокалом красного вина в тонкой длинной руке и парня, сидящего на полу и смотрящего ей в глаза. Возведя глаза, по обыкновению, к потолку, она, кажется, посвящала юношу в смысл бытия, не меньше. Растворившись, Александр незамеченным прошёл и опустился на диван рядом с ней.
– Милый мальчик, я поражена, неужели Вы верите в то, что я приму вашу любовь? – зелёные очи Эрин блеснули. «Рабочий взгляд», – подумал Александр.
– А смею ли надеяться? – очередной поэт был худым сероглазым брюнетом. Как обычно. Стаканов вздохнул, но решил всё-таки дослушать проповедь госпожи Смертоносцевой до конца.
– Вы?! – она будто бы неожиданно швырнула бокал о стену. – Вы пишете бездарные слащавые стишки, и надеетесь! О, наивный… мир давно умер. Все мы мертвы, Вам, собственно, ни к чему мои слова, моя любовь, моё снисхождение. Будьте ж счастливы без! Бездарность, бездарность! – в её руках появились листы рукописи, она ткнула длинным пальцем в строчку. – Ну как можно было сравнить мои, мои глаза с озерами?! Вы банальны, идите и пишите заново, всё, проваливайте! – листы сгорели в её руках синим пламенем.
Но что-то было не так. Юноша и не подумал впадать в истерику. Он поднялся с колен, губы его искривила усмешка. «Прощайте», – и направился к выходу, задрапированному восточной шторой.
И уж совсем неожиданно Эрин вскочила и закричала вслед как-то особенно отчаянно: «Уйдешь – я умру!» Голос её эхом отдался во всех залах огромного Дворца Поэзии. Она соскочила со своего дивана и хотела было бежать за бедным поэтом, но тот уже вернулся и схватил её за руки.
– Какие ж вы все идиоты, – она, неестественно хохоча, вырвала холодные пальцы из его крепких ладоней. – А ну уходи, – устало произнесла Эрин, вновь опускаясь на диван.
И тут Стаканов материализовался рядом с ней.
– Занята, как я вижу… – он словно сверлил взглядом женщину.
– Как обычно. Новое поколение. Что с них взять… – она зевнула и с её лица исчезла всякая таинственность, – зачем пожаловали?
– Да, знаешь, решил навестить старую знакомую. Как работа? Много талантов в твоем кружке избранных?
– Издеваешься, да? – поэтесса надула губы, уловив в голосе Александра насмешку, – ни одного! понимаешь ли, все как на подбор пафосные бездари, а половина ещё такие идиоты… у! – Эрин размахивала руками, почти крича, – им не понять нас, они не жили в настоящем, они не дышали настоящим воздухом, не… не…
– Слова закончились, мадам главный поэт? – Стаканов непринуждённо откинулся на спинку дивана.
– Нет, Александр Сергеевич, – она сделала ударение на имя и отчество, – пора б понять, у меня слов предостаточно. И знаете что?
– Что? – он по-прежнему улыбался ей.
– Вы премерзкий типчик. И сюда Вы сюда явились специально, не иначе… попрошу вас выйти вон. И позовите следующего, ну? – Эрин изобразила на лице отвращение.
Да он и рад бы уйти. Но к чему вообще было тогда приходить? Нет, он останется. Даже если придётся играть по ее правилам.
– Милая Эрин, неужели я чем-то оскорбил ваше самолюбие? – Александр с лёгкостью изобразил недоумение и раскаяние.
– Нет же, Вы притворяетесь. Но меня Вы не обманете. Слишком много опыта.
– Прекратите. Я вообще зашёл узнать насчет вашего выступления сегодня…
– Да будет Вам известно, любезнейший, сегодня воскресенье, а… где расписание? Эвглена! Поди сюда! – на её крик из-за шторки неуверенно выглянула худая и абсолютно голая девушка, обвитая как сетью растрепанными зелёными волосами. Стаканов только сморщился.
– Здравствуйте, Эвглена. Чудный денек, не так ли? – Александр как никто другой знал этикет общества первых поэтов.
– Чудный?! – девушка взвизгнула и быстро спряталась за диваном, – предупреждать надо, что у тебя гости, Эрин! Одеться б…
– А нафига? – Александр хохотал, не понимая, зачем он вообще пришёл сюда.
– Фи, выйдите вон, господин Стаканов, – обе поэтессы замахали руками так сильно, что его выкинуло в окно.
Александр мягко опустился на холодный тротуар чёрного мрамора, начищенный до зеркального блеска. Он посмотрел наверх – оттуда, из-под самых фиолетовых облаков, на него глядели две пары грозных зеленых глаз.
III
– Машины? Да что это такое? – и зачем только я сижу и слушаю ее бредни?
– Средство передвижения, знаешь ли. У нас была «десятка», – мама улыбнулась каким-то своим мыслям.
– Да не понимаю я ничего! Ты сумасшедшая, но… такая фантазия…
– Возможно. Только это всё было. И детей мы не из воздуха брали. А был воздух как воздух. Настоящий. Если б я учила в школе химию, то даже сказала б, из чего он состоял
– Химия? Это, кажется, самая первая широко объявленная лженаука?
– Да, ты хороший историк. Напомни-ка мне о второй и последующих…
– Химия, затем физика, биология, экономика, право… да их много! Упразднили.
– А что ж тогда осталось? – мама посмотрела на меня так, как будто всё это было для нее новостью
– Как что? Философия, древняя литература, новая литература, математика… да, и еще эта древняя история. Детские сказочки. Но, уверяю, мы и от неё избавимся!
– Но, постойте, а как же свидетели? – на её лице отразилась растерянность впервые за весь наш с ней разговор.
– Да что-то молчат все твои свидетели, мам, – теперь я чувствовала превосходство над ней и ее ничтожными идеями, смело глядя ей в глаза. Действительно, кто она? Всего лишь жалкая сумасшедшая, вообразившая, что могло быть иначе. Что было одно на всех голубое небо, и ночь и день, и смерть, и прочие выдумки… – вон Александр, Аннуаль, Эрин, – чего ж все они не кричат о том, что было? Не кажется ли это странным тебе? Может, не мы все сошли с ума, а только ты и пытаешься за собой свести прочих?! – я держалась все увереннее и увереннее, я знала, что права. А она молчала. Растерялась. Не думала, что так быстро разоблачат.
– Да твоей хвалёной Эрин было столько же, сколько и тебе, когда мы вас сюда притащили. Притащили, да, это было ошибкой. Мы, дети избалованного поколения, испугавшиеся того, что там вас будет нечем кормить, не на что одевать, учить…
– Знаешь что? – перебила я, ощущая, что у меня голова раскалывается от ее россказней, – либо ты объясняешь всё как следует, либо я ухожу. Сейчас же.
– Как я могу объяснить то, что вы не в силах понять? Да, Аня, развлекающаяся сейчас с очередными новыми знакомыми, куда умнее меня…
– Аня?
– Да, Аннуаль, – в её голосе проскользнуло раздражение, – она молчит. Молчат все. Как можно доказать вам? Но я же была первосортной сказочницей, неужели растеряла все былые навыки?!
Всё просто. У неё нет никаких доказательств, да и вообще, я что-то сомневаюсь в ее вменяемости…
– Все. Мне надоело. Ровно через неделю ты примешь участие в научном споре и докажешь общественности, что мы ошибаемся, а ты права. ОК?
– Не откажусь. Хоть и знаю, насколько это бессмысленно…
– Стоп. Увидимся завтра! – она, наверное, хотела ещё что-то сказать, но я уже сидела за собственным рабочим столом, раскладывая весь полученный за сегодня материал…
IV
Эд возник напротив меня совсем неожиданно. Как же она может говорить, что я не люблю его!? Я ведь сейчас буду каждое его слово – ловить. Любить ведь так просто… без всяких предрассудков, просто чувствовать, что уже никуда не деться.
– Ну как, было что-нибудь дельное? – он улыбнулся, словно заранее зная ответ.
– Ты знаешь, как обычно…у нашей теории нет опровержения. Да и не будет. Они просто психи, все эти люди, только посмотри, – я протянула ему сегодняшний материал, – Хелен Чудная отказалась от участия в нашей конференции, нецензурно аргументировав.
Эд усмехнулся (он, конечно, ничего другого и не ожидал).
– Неужели и Диск, и Кар, и Йест отказались? – он всё шире улыбался, чувствуя близкую победу.
– Да, все сказали, что мы им наскучили и всё такое... Но нам-то понятно, в чём тут дело!
– Именно… Просто устали сочинять чушь. Так, кто у нас еще остался? – Кажется…только мама!
– Ну, с ней ты разберешься сама. Не думаю, что она хоть сколько-нибудь помешает нам. Истина победит, как бы они тому не противились.
– Да, конечно, у меня ещё много времени. А с тебя начало нашей триумфальной речи, помнишь?
– Конечно, я уже кое-что набросал… на сегодня хватит, можно и отдохнуть. Если ты еще помнишь, у нас сегодня поэты...
– Мадам Смертоносцева и компания? – других вариантов, конечно, не было. Не знаю, зачем я спросила.
– Если что-то не нравится, ты всегда можешь уйти. Я ж не заставляю, сама знаешь. Просто всегда приятно послушать что-нибудь последнее стоящее, – он закатил глаза, и мне показалось, даже стал чем-то похож… нет, только показалось.
– Ты сейчас куда? – спросила я, неторопливо складывая все документы в архив.
– Домой. Мне ещё надо придумать сегодняшний зал и весь прием…ты будешь?
– Да. Не пропущу. А пока забегу к… – но Эд уже растворился. Торопился, бедный мой… опять этот клуб поэтов заботы по организации свесил на него!
Хотя ему всё это только в радость, как видно. Побежал вот к ней. Мама б, конечно, сказала, что я ревную. Но это же предрассудок! Просто…не люблю поэзию.
Мои размышления прервал Стаканов, как-то внезапно возникший в дверях.
– Привет. Есть минуточка? – он показался мне каким-то расстроенным.
– Найдется, – я посмотрела на него ещё раз внимательнее. – Что произошло?
– Да ничего особенного. Просто не удалось получить приглашение на вечер изысканной поэзии…
– Ты был у Смертоносцевой?
– Да. Пребывала она в настроении неважном, соответственно, я получил отказ в грубой форме…
– Ну, случается… – (а ведь он так хотел попасть к ней на вечер!) – я тогда забегу попозже сегодня…
– Буду ждать, – с этими словами он растворился.
V
Еще есть время до вечера. Эд неторопливо скидывает с полок книги, открывая их одну за другой, время от времени презрительно фыркая и ругая поэтов за «всякую лишнюю чушь», а я собираю красные фолианты с пола и ставлю на место.
Есть, наверно, в этом человеке что-то поразительно неуверенное, какое-то внутреннее несогласие, – ненависть к поэзии, противоречащая горячей любви к поэтическому обществу мадам Смертоносцевой. Возможно, я ошибаюсь, но, сколько я помню, мы ни одного воскресенья не пропускали – каждый раз поэты собирались в нашем доме, каждый раз кто-нибудь да презентовал новую книжку, и каждый раз Эрин устраивала моему мужу истерику. Со мной она не разговаривает. Поэт как-никак.
Поэты (а тем более первые), они возвышенные, с кем попало не общаются. Я-то только второй историк, и она прекрасно знает, что вся моя работа ведётся вокруг идей Эда. Эд придумал отменить древнюю историю – я выполняю, я записываю, я оформляю. Так, чтобы всякий мог убедиться: истории древних войн и революций – детские сказочки, да еще и плохо сочинённые. Вот и сейчас – смотрю на него снизу вверх. Он хмурится и отбрасывает Лермонтова в правую стопку. Её я не трогаю. Гениям нельзя мешать. Поэтому молчу. Сижу на полу и молчу.
Зато он не мешает мне по субботам принимать актёрское общество. Уходит работать – и всё. Меньше всего Эда интересуют новые постановки. Да и что интересного у нас в субботу? Вчера ставили «Невский проспект», ничего принципиально нового, гениального…но всё же, Стаканов был великолепен…и эта актриса, Марлен…хорошо у них получилось. Публика пришла в восторг. Конечно, народу было много, как всегда на субботних представлениях. Я-то пускаю всех. В воскресенье бывает от силы человек сорок – все приглашаются только Эрин.
Эд полностью согласен с таким положением дел, он называет современную поэзию элитарным искусством и постоянно противопоставляет её нашему театру. Никогда не спорю. Элитарно - неэлитарно… всё равно хорошо играют, и пьесы интересные.
– Как насчет атмосферы пушкинской осени? – Эд пролистал книги на наших полках и теперь перебирал уже избранные им.
– Было… Не помнишь презентацию четырнадцатой книги мадам Зеленой? – он растерянно помотал головой. – Ну, Эвглена впала в ярость, она ещё кричала…кажется…будто ты совсем не читал её книги, либо не понял настроения. Пришлось ликвидировать…
– Не припоминаю что-то, – он достал книгу из стопки, – рабочая комната Фауста?
– Было.
– Шабаш в Вальпургиеву ночь?
– И это было. Эрин одобрила, если не ошибаюсь.
– Небеса?
– Нет. Но боюсь, не понравится это твоим поэтам, недостаточно мрачно ибо.
– Поэты не мои, – он глянул на меня как-то чересчур сурово, – это раз, и… ладно, посмотрим что-нибудь другое…
– Может, Дворец Снежной Королевы? – я достала с полки книгу сказок в такой же, как и у остальных книг, красной обложке и протянула Эду.
– Надоело что-то придумывать… будь по-твоему, – он распахнул протянутую мною книгу в конце и за какое-то незначительное время сделал всё точно так, как на картинке: потолок унесся ввысь, своды покрылись инеем, а пол превратился в сплошную зеркальную поверхность. Потом Эд раскидал по полу огромные ледяные кубы и прозрачные резные стулья для гостей.
И появился трон для Королевы, и метель, кружащая огромные снежинки из угла в угол, и страшная снежная стража …
– Может, каток? – я заворожённо наблюдала за перевоплощениями нашего дома.
И Эд сделал каток, сделал резные ледяные бортики, и лесенки, и мутновато-прозрачные стены, и даже огромную ледяную фигуру Смертоносцевой в центре зала. Последнее заставило меня улыбнуться: на лице скульптуры, облаченной в приталенное короткое платье, читалось какое-то печальное самодовольство, неестественно длинные и худые ноги поэта заканчивались туфлями на огромной прозрачной платформе.
– Похожа? – Эд любовался на только что законченное произведение, ледяная Эрин смотрела на него по привычке сверху вниз.
– Презрительно взирает чересчур, лицо ей поправь, – я показала, как, – и ноги уменьши, а то она на человека-то непохожа у тебя…
– Посмотри, какое величие! Какой цельный образ, какая насмешка над окружающей действительностью, какое великолепное презрение! Точно такая, как она есть. Как живая. Разве нет? Ну, сегодня в гостях у Эрин первые художники. Не оценят – снесу.
VI
Первой сегодня заявилась сама Смертоносцева, в гордом, но каком-то совсем некоролевском одиночестве. Эд встретил её в ледяной прихожей и помог снять шубу из чего-то пушистого.
– Здравствуйте, милая…как добрались? – он задал этот очевидно бесполезный вопрос с единственной целью – выиграть время для того, чтобы как будто незаметно, в тайне от меня, нагнуться и поцеловать Эрин в губы.
– Будет, Эдвард, – она кокетливо отстранилась и пролетела в ледяной зал. – Ах, это же…! – и её голос потерялся между ледяных арок, галерей и сводов.
А я остановилась между ледяных кубов, близко к трону, глядя сквозь лёд на летающую вдалеке Эрин и моего мужа, сопровождающего ее. Они опять о чём-то мило ворковали. Да… мило, а ведь она даже не знает его полного имени, оказывается! Ну вот, летят сюда.
– Неужели такая я в Ваших глазах? Скульптура в высшей степени лестна, и вообще, – она обвела руками зал, – Вы это всё сами придумали?
– Не я, не я, дорогая Эрин. Известный сказочник, Андерсен.
– Ну Андерсена-то Вы придумали?
– Пожалуй, да. Моя жена говорит…
– Тссс, – она поднесла к его губам длинный палец, – ни слова о ней.
– Но это ж игра, глупая моя. А жене все равно… – он взял её руки в свои.
– Да я это уже слышала, милый, – она становилась раздраженнее и раздраженнее, – сто раз! Сто раз! А если Вы и дальше продолжите хамить мне, вечер будете проводить сами! И без вас дел полно, – она освободила руки и полетела к выходу, Эд за ней. – Я сегодня, да будет вам известно, отказалась от урока поэтики с подающим надежды молодым человеком только чтобы утешить вас своим присутствием…
– Сегодня воскресенье, а, значит, сегодня Вы моя.
– Не тешьтесь этой мыслью. Я, как поэт, принадлежу публике, и в этом моя трагедия, – даже если захочу быть Вашей, не смогу никогда, – она печально остановилась и опустилась ногами на лед, – и все же сейчас я могу уйти.
– Конечно, можете, Вы всегда можете. Но если уйдете, так и не услышите моей новой концепции относительно древней истории, – он подмигнул Эрин.
– Что такое вы опять выдумали? Новые неизвестные сведения?
– Нет. Хочу пригласить вас на научный диспут в эту субботу.
– Да что Вы, Эдди, – она взглянула на него грустно и укоризненно, – не разбираюсь я в ваших сложных заумных проблемах. Так что вряд ли…
– Опять в своём репертуаре? Ничего нет сложного, тем более заумного, в истории. Всё, что называют историей «до», есть не более чем чья-то нелепая выдумка.
– Что же вы имеете в виду? – они, развернувшись, медленно приближались к трону, а я следила за ними уже из-за резного бортика катка.
– Да всего лишь то, что кому-то выгодно нас обманывать. Этот кто-то выдумал бред о физическом, «настоящем» мире и рассказал всем, а они поверили. И мало того, что поверили, так ещё и распространили, и дополнили невероятными подробностями…
– Ну…смелая идея. Только я не понимаю, – Эрин подняла брови, – что теперь?
– А теперь, милая Эрин, вот что, – отмена очередной лженауки! Разоблачение обмана и обманщиков, – тут он резким движением поднял женщину и посадил на ледяной трон.
– Ага, и кто ваши идейные соперники на этот раз? – она напустила на себя скучающий вид.
– Э… идейные соперники? Ну, у абсолютной истины не бывает идейных соперников.
– А бывает абсолютная истина?
– Да вот же она перед вами. Никаких фактов, доказывающих то, что мы все до этого жили в физическом мире, ведь так? Если было – значит, непременно должны помнить. Вы помните?
– Нет, не помню, но я верю в это, – её взгляд стал совсем-совсем грустным, – не может быть, чтоб всегда было так… было и небо синим, и луна неизменной, независимой, и старость, и болезни…
– Ну не бред ли? Вы в великом заблуждении, Королева.
– Но… – она помедлила, задумавшись, – так ведь совсем незачем существовать. Совсем странно.
– Ничего не странно. Живите себе. Разве плохо – творить, восхищать, обольщать?
– И Вы тысячу раз правы. Жизнь не такая уж дрянная штука… – но тут её размышления прервал шум голосов. – А, кажется, сюда идут мои гости! Встречайте же их, я еще не переодета, – и Эрин спешно скрылась в одной из ледяных комнат.
VII
Меньше всего я ожидала увидеть её здесь. Среди элиты, среди выдающихся гостей Королевы. Что она здесь забыла?
Мама стояла рядом с Эннуаль и другими приглашенными из художественного клуба. Там шло какое-то жаркое обсуждение – насколько я могла разобраться, обсуждали ледяную скульптуру. Уж художники-то, я полагаю, оценят произведение Эда по достоинству.
– Нет же, смело! Это… новое видение поэта, – Эннуаль указала рукой на лицо статуи. – И, только посмотрите, какое сходство, как пойман взгляд. Автор полон поэзии, влюблен и восхищён. Достойная скульптура, – она посмотрела на маму, но та промолчала, только сжала губы. Я вздохнула с облегчением – нехорошо будет, если произойдет скандал.
Интересно, мама вообще знает, что находится сейчас в нашем с Эдом доме? Ведь она категорически отказывалась навещать нас – непонятно почему ненавидела его, да и меня-то не очень желала видеть, но теперь вот пришла на званый вечер. Довольно странно. И озирается скептически… не к добру это.
И тут я поняла, что выдаю себя – стою на каком-то незначительном расстоянии и жадно слушаю беседы гостей. Говорящие не замечают меня только потому, что слишком увлечены.
Облаченная с ног до головы во что-то голубое, искрящееся, я, растворяясь в метели, понесла гостям напитки. Привычно любезно вкладывая в их пальцы бокалы, только на этот раз не запотевшие – просто ледяные, наполненные до краев атмосферой сказки, я вложила бокал и в мамину руку, радуясь тому только, что она меня не узнала и ничего не спросила о том, что я здесь делаю.
Гостей было немногим больше обычного – человек двадцать из художественного клуба во главе с хорошим другом Эрин, Укрэем Грэски. С ним я как-то встречалась по работе, да и на вечерах Эрин Укрэем уже появлялся. Все художники до одного ценят и уважают этого человека хотя бы за умение веско и по делу говорить, ценя творчество в любых проявлениях. Остальных я видела первый раз, а, может, просто до этого не обращала на них внимания – какие-то молодые люди и девушки с искрящимися от счастья глазами и белоснежными улыбками. Видимо, претенденты на членство в клубе Эрин.
Они уже носились туда-сюда по сверкающему льду катка, изредка останавливаясь и крича друг другу в уши какие-то стихи. Летая с невообразимыми скоростями, обнимаясь и хватаясь за руки, эти люди, тем не менее, никогда не падали. У них велись какие-то свои разговоры, юноши в черных фраках втолковывали что-то девушкам, кажется, что-то интересное. Но меня они не интересовали просто потому, что я привыкла видеть их – каждый раз новых, и каждый раз безликих.
Вот и все гости. Конечно, была еще бессменная подруга и соратница Эрин, Эвглена Зеленая. Действительно, зеленая. И страшная. На высохшем лице – огромные зеленые глаза, длинные зачёсанные назад волосы тоже болотисто-зеленые, на теле – рыболовная сеть. Наверно, это ужасно эстетично. Не разбираюсь.
Вскоре я увидела мужа и Эрин, спускающихся по ледяной лестнице к трону. Он вел её, одетую в ледяное платье и высокий головной убор, за руку, и гости смотрели на них, понимаете? Они смотрели на моего мужа, на его руку, нежно держащую пальцы Смертоносцевой, и завидовали их любви, неземной, одухотворяющей любви, понимаете, завидовали! А я, забытая, стояла с ледяным подносом внизу. Стояла, отвернувшись от толпы, глядя на собственное отражение в бортике катка. «Скоро эта глупая игра кончится. Он все равно мой. Так надо», – повторяла я себе. И чем больше повторяла, тем сильнее охватывало меня чувство унижения, очередного унижения. Но так не должно..!
Да, я не идеальна. Эд всегда смеется над этим, над тем, как я чувствую. Он говорит, что мне должно быть все равно. Действительно, почему нет? Почему сейчас так мучительно не по себе? Почему не по себе каждое воскресенье? Я закрыла голову руками, отгоняя обидные мысли…
– Ну, новый человек, хорошо Вы живёте? – мама неожиданно возникла передо мною. – Вам чужда ревность и предубеждения, не так ли? Вы совсем-совсем одинаковые? Увлечённые?
– Это не… – я растерялась, видя, что сейчас она будет опять надо мной насмехаться. – Это же, ну там… не на самом деле…вроде театра – ненастоящие чувства, ненастоящие действия...
– И как ни странно, настоящее страдание, – я подняла глаза, она смотрела на меня сочувственно и без всякой издёвки. – Теперь смотри. Пока ты не спросила, почему я здесь, – и она побежала туда, где собралось общество.
VIII
Эрин, кажется, читала сегодня громче и воодушевлённей обычного. В её черных глазах плясали искры, отсветы которых освещали всех гостей; ярче всех пылал Эдванзд.
«…но ресницами хлопнув – сквозняк, окна стукнули гулко и зло. Утонуть бы в простуде – но как? Утонуть не в себе – тяжело», – она опустилась на трон под гром аплодисментов.
– Потрясающе! Вы превзошли самоё себя! – кричал начинающий поэт в чёрном фраке.
– Этот вторник, Миддл, не забывайте! – Эрин лукаво подмигнула юноше и продолжила, – моему хорошему другу, которого вы все прекрасно знаете… о горячей и светлой…
– Ирина Александровна, уже шестое за сегодня. Остановитесь! – мама резко встала со своего ледяного кресла и подошла к трону. Воцарилось молчание. Ещё бы! Не было такого человека, который осмелился бы столь бесцеремонно перебивать Королеву Поэтов.
Эрин навела на маму лорнет, словно желая поближе рассмотреть.
– Кто Вы? – в тоне королевы не было раздражения, как предполагала я. Скорее всего, она просто очень сильно удивилась, и от этого растерялась. Первый раз на моей памяти. – Вы из художественного клуба?
– Да. Я секретарь художественного клуба.
– В таком случае странно как минимум то, что Вы не знаете моего имени, – Эрин начала приходить в себя, – у Вас ведь есть приглашение.
– У меня есть приглашение, мадам поэт. А ещё у меня есть память. И я отлично помню, как Вас зовут.
– О чём Вы? Мое имя довольно хорошо известно, – она остановилась, кто-то засмеялся, – достаточно хорошо известно, чтобы я могла позволить Вам себя оскорблять. Выйдите вон, и впредь не появляйтесь здесь.
– О кэй, Королева, я удалюсь. Только прежде, – она указала рукой в сторону, где я сидела, спрятавшись за бортиком катка, – Эдванзд, простите, не знаю имени, Ваша жена там. Не думаю, что ей сейчас очень хорошо, – мама сощурилась на него, он повел плечами, мол, всё равно. – Не стыдно?
– С чего? Она ведь сама дошла до такого, – ответил он с вызовом и тут же отвернулся.
– Вы блестяще и поразительно циничны, Эд. Для меня будет сущим удовольствием вступить с Вами в научную дискуссию в следующий понедельник, – она натянуто улыбнулась ему и направилась к выходу, но вдруг обернулась, – а, забыла замечание! Мне не нравится дворец, – она последний раз махнула рукой и растворилась.
В эту самую секунду что-то изменилась. И я поняла что, тотчас же. Со льдом произошло нечто; нечто, что почувствовала не только я.
Эрин стремительно провела своей рукой по ручке трона. «Эд! Эд, подойди!» – вскрикнула она, и тот подбежал к ней. Поднялся какой-то невообразимый переполох. Гости кинулись врассыпную…
Но меня там уже не было. Я, как и обещала, отправилась к Стаканову.
Часть 2. Скитания Стаканова
I
Да, я не ошиблась. У него кто-то был. Кто-то сидел напротив Александра за кухонным столом и шептал ему быстро и нервно. Любопытно, кто бы это мог быть. Я затаилась, вслушиваясь.
– Не дури, Саша, ты же можешь мне помочь, – шептал голос. – Только расскажи им…просто расскажи всё, как было. Книгу свою, в конце концов, прочитай. Мир сходит с ума, помоги же…я прошу тебя, – догадываюсь, голос принадлежит женщине. Только я понятия не имею, кому.
– Успокойся, Ри, ты ничего уже не изменишь, – Стаканов взял её за руки. – И мир никуда не сходит, поверь.
– Но как же? Неужели ты не видишь? Очевидное отрицается…не безумие ли?
– Нет, безумными тут окажемся мы. Не связывайся, предупреждаю по-хорошему. В конце концов, разве не мы виноваты?
– Виноваты?! В чём? В том, что не хотели воевать и убивать? В том, что хотели спасти свою жизнь и жизнь детей?
– Нет. Наша вина в другом, – мы не покорились судьбе, и, конечно же, поэтому оказались в самой настоящей сети.
– Но было бы глупо не воспользоваться шансом жить, – голос женщины задрожал.
– Нет. Многие отказались, однако.
– Ну и идиоты, – отрезала она.
– Увы, правее нас.
– Какую чушь ты несешь. Большинство ведь отказалось не потому, что осознавало, к чему приведёт этот путь…
Ничего не понимаю. Какой-то путь, какое-то большинство, война, дети. Слова, в общем-то, не очень представляемые, но знакомые мне по учебнику Древней истории. Единственное, что я узнала точно, – имя женщины. Но никогда я не слышала о женщине по имени Ри. Значит, это какая-то неизвестная мне знакомая Стаканова… любопытно.
– А это и неважно. Главное, что мы должны были понимать это. Именно ты, именно я. Остальным и так неплохо, – он сказал это всё так же уверенно, но почему-то грустно.
– Вот. Видишь, тебе тоже плохо. Почему же не начать менять мир прямо сейчас? Только не говори «поздно». Это не так.
– Да, это не так. Только ты все равно не с того начала. Мир так не меняется.
– А как? Как ещё его менять, если не убеждением?
– Этого я ещё не знаю. Как узнаю – сразу сообщу. Забегай завтра, я жду гостей.
И она растворилась, не сказав ничего больше. Александр остался один, и я почувствовала, что он вызывает меня.
II
– Как вечер? – он зажёг свет в кухоньке и пододвинул мне стул. Наверное, его называют старым человеком именно из-за необычных старинных манер.
– Ты знаешь, очень странно… мама что-то сделала со льдом!
– Чья мама?
– Моя, чья же ещё.
– Ну и что такое она сделала? Растопила?
– Не понимаю, о чём ты. Что-то такое… он стал неприятным.
– О! Я понял! Она сделала лёд льдом! Да… сильно, ничего не скажешь!
– Ты сегодня какой-то странный.
– Не обращай внимания, – он улыбнулся мне. – Как там Эрин?
– Ну, как обычно… наслаждается обществом моего мужа.
– Да ты, похоже, ревнуешь…
– Ревнуешь-ревнуешь! Заладили… ещё раз повторяю: не-ве-рю в предрассудки!
– Не злись ты так. Просто никуда от этого не деться, так уж мир устроен.
– Ничего он не устроен! Мы сами его строим каждую секунду. И в моём мире нет места тому, что ты назвал ревностью. Я так сказала.
– Нет, – он усмехнулся, – так сказал Эдванзд. Но теперь ты пришла ко мне.
И улетели стены. Мы с ним стояли около великолепного водопада. Вокруг росли могучие зеленые деревья. Где-то высоко пели птицы…
– Теперь беги! И не оглядывайся. А я пойду за тобой.
И я побежала. Вперёд и вверх. И в ту же секунду – почувствовала. Я не знаю, как это описать, но чувство это было сродни тому, что я ощутила после того, как мама покинула ледяной дворец.
Пространство проходило сквозь меня, и я сквозь пространство. Может, это и есть то самое физическое? Но откуда тогда оно здесь?
– Это ветер. В твоих ушах. Через тебя. Внизу – безграничный океан, и в нем парусник, наполняемый этим свежим ветром. А ближе, прямо под нами, простираются зеленые альпийские луга, и трава на них пахнет той же неизъяснимой свежестью… – его голос, теплый и приятный, летел за мной, но сам Александр стоял на земле. Отсюда его фигурка казалась мне маленькой и смешной.
Я больше не поднималась. Мне вдруг ужасно захотелось на землю, туда, где стоял и глядел на меня он. И, разогнавшись, я полетела вниз, вниз! Страшно засвистел ветер, руки завернуло назад…
Я затормозила только у самой земли. Стаканов сидел на каком-то клетчатом одеяле и махал мне рукой, подзывая. Я в своем полёте опустилась так низко, что ногами проехалась по свежей траве и опустилась рядом с ним на клетчатый пушистый плед. Вблизи стояла огромная плетёная корзина, откуда он достал сочный плод граната, разломив пополам. И – брызнул во все стороны красный сок. Он протянул половину мне. И, кажется, я ела… и было что-то еще… и…
Проснулась я у него на коленях. Солнце сходило с поалевшего неба. Александр улыбнулся мне в самый последний раз и погас вместе с картинкой. А я осталась одна в темноте.
III
– Ну, и где ты была? – Эд перебирал какие-то бумаги, когда я вбежала в офис. В его голосе не было особенного раздражения, но и радости от моего прихода я тоже не увидела. – Посмотри, что я сделал, пока ты неизвестно где шлялась.
И я поняла, что ему все равно, почему я отсутствовала. Эд указал мне на высокое белое кресло напротив себя и протянул подшитые в папку бумаги. На обложке красовалась жирная надпись: «Древняя история. Опровержение.»
– Может…не так эмоционально? – мысль об опровержении древней истории казалась мне несколько диковатой.
– Чем тебе не нравится? Отличное название, если речь идет об отмене лженауки… и вообще, предложи свое тогда.
– Ну… надо подумать…
– Вот видишь, ты не можешь даже придумать. Садись и проверь факты. Я подумаю пока… у меня много идей, – и он удалился неизвестно куда, оставив меня среди ровных стопочек бумаг.
На первом листе в папке было написано «Московский переход. Очевидцы. Вероятно ли?». Насколько я помню, «Современная история» как раз и начиналась Московским переходом. Я достала книжку из шкафа. С обложки на меня смотрело улыбающееся лицо Эда. Да ведь он же сам это написал! Уж не сошел ли он, чего доброго, с ума? Нет, тогда б это непременно кто-нибудь да заметил. А ведь он сейчас, наверняка, на приёме у кого-нибудь, улыбается и восхищает их.
Но, в общем, это неважно. Сверху неброская надпись «по материалам свидетелей», в центре картинка с печальным блондином в белоснежном костюме, стоящим на возвышении посреди светлого просторного зала с миллионами кнопочек и рычажков. Вокруг него толпилось неисчислимое множество людей. Вскоре в центре картинки всплыл треугольничек и подпись под ним “play”и я щелкнула его. Милая условность. Ага, под картинкой было написано «Первая ступень новой истории. Открытие виртуальной сети Джоном Адамсом Сант-Хирти, главой МСН и УП ДОВ». Все-таки глупо доисторические люди называли вещи. Даже неинтересно, что значат все эти буковки…
Но вот картинка ожила, и я услышала приглушенные аплодисменты и выкрики типа «Ура благодетелю! Нет войне!». Сант-Хирти глядел на толпу покровительственно, но грустно, словно должен был сообщить им какую-то неприятную новость. Он дождался идеальной тишины в зале, затем подошёл к микрофону и начал говорить свою всемирно известную речь, ознаменовавшую собою новый этап в истории человечества. Лицо Джона Адамса красовалось на множестве экранов по всему залу, и его искреннюю улыбку мог видеть каждый. Он словно пытался ободрить всех этих людей своим видом.
– Граждане мира! – зал аплодировал, он улыбнулся шире, – вы просто не подозреваете, как я рад видеть вас всех здесь сегодня, накануне таких страхов за судьбы человечества. Я рад подарить вам новый, идеальный мир, где не будет ни войны, ни смерти, ни каких бы то ни было границ! – Зал взорвался овациями, Сант-Хирти молча поклонился и затем продолжил. – Закончены все исследования и проведено полнейшее всеобъемлющее тестирование четырехмерной реальности. Я полагаю, все вы понимаете, что это значит… – он помедлил, в зале послышались одобрительные возгласы, –насколько важна программа создания новой реальности. Ведь, по сути, мы у входа в новый мир, о котором столько веков грезило человечество. Преодолевая этот барьер, человек становится сверхчеловеком, сбываются древние пророчества, мы избавляемся от нищеты, войн и разрухи, которые грозили бы нам в ближайшем будущем. Там не будет ничего, что вы не в силах сделать, вы получите неограниченную ничем власть…
– Ничем? – я повернулась на этот неожиданный вопрос. Сзади меня стоял Александр. Он щелкнул книгу, закрыв её. – Кое-чем она, как видишь, ограничена, а именно фантазией.
– Саша! Я работаю. Эд взбесится, если увидит, что ты…
– Я пришел помочь тебе, – он швырнул «Современную историю» об пол. А Эд все так же улыбался нам с обложки… – смотри, историк, – и мои глаза закрылись.
IV
[Сон о Московском переходе. Сон понедельника.]
По мне пробежал преотвратный холодок. Я открыла глаза. Стаканов держал мою руку, мы с ним находились в толпе в каком-то тёмном душном зале, но были невидимы. Всюду стояли или сидели на грубых деревянных скамейках люди. Это были странные люди, измученные и некрасивые. Они перешёптывались и переругивались, но я не могла понять, о чём. Некоторые держали на руках детей, истошно орущих или просто громко всхлипывающих. Мне сделалось дурно от этих звуков и от замкнутости пространства, в котором мы находились.
– Что это? Мне это все совсем не нравится, – я дернула Стаканова за невидимую руку. – Некрасивая фантазия.
– Нет, что ты! – он поспешил поправить меня. – Не фантазия, воспоминание.
– Не вижу разницы между тем и тем, – я уже начала раздражаться, это мрачное место совсем мне не нравилось.
– Потерпи, мы здесь ненадолго. Я хочу, чтоб ты это слышала…
И он не успел закончить, как где-то наверху зажёгся прожектор, выхватив из мрака постамент и пожилого очкастого мужчину интеллигентного вида, который подошел к микрофону и объявил звучным голосом, что сейчас выступит с речью некий Джон Адамс Сант-Хирти. Ааа… всего лишь стакановская вариация на тему Московского перехода.
– Сант-Хирти – глава Мирового Содружества Наций, и уполномоченный представитель Движения Остановки Войн, – почему-то насмешливо прокомментировал Стаканов, указывая невидимой рукой на низкого плотно сложенного человека, поднимающегося на постамент. Разумеется, никакого сходства с импозантным блондином из «Современной истории». Ну, разве что такой же ослепительно белый костюмчик, но здесь этот костюм выглядел неуместно и вычурно.
Толпа при виде Сант-Хирти не то взбунтовалась, не то возликовала – понять было сложно. Ясно одно: они ждали его появления, жаждали услышать, что он скажет.
«Дамы и господа! Мы все собрались здесь в трудное для нас время, мировые конфликты достигли своего апогея, кончаются ресурсы, умирают люди. Но новость, которую я сообщу вам сегодня, будет, без сомнения, сенсационной и приятной. Это великий прорыв человечества – переход в четвёртое измерение, о котором каждый из вас слышал не один и не два раза, он происходит здесь, в городе Москве, в память о великом учёном Алексее Полулунове, пропавшем при загадочных обстоятельствах. Он так мало, и в то же время, так много успел сделать для нас! Почтим его память минутой молчания.
Граждане мира, сейчас не до пустых разговоров, и все мы это понимаем. Итак, все желающие перейти в четвёртое измерение, или просто узнать об этом больше, обращайтесь! Прямо сейчас мы будем рады заключить первые контракты, по которым ваша личность перестает быть привязанной к вашей физической оболочке. Становящаяся ненужной оболочка по контракту переходит в пользование нашей организации – вот и всё. Через несколько дней некоторые из вас станут сверхлюдьми, и это необычайной значимости событие в мировой истории и науке. Я поздравляю вас!»
Речь была очень краткой и очень ёмкой, наверное, именно такой, понятной каждому, она и должна была быть.
Но уже растворился душный холл-амбар, где каждый человек пытался всенепременно лично поблагодарить господина Сан-Хирсти. И все до одного кинулись подписывать контракты, они прекрасно понимали, в каком положении находится Земля. Подвергать свои жизни опасности, конечно, не хотелось никому.
Надо же! Я с удивлением заметила, что начала верить всему этому. Но раздумывать о степени моего доверия было особо некогда – теперь мы с Сашей стояли около кирпичного здания с табличкой «Гостиница» под серым небом в какой-то неживописной местности.
– Посмотри на дорогу, – Стаканов показал направо, – посмотри на пыль, на машины… на измученные лица водителей.
– Зачем? Вот подумай, даже если я на секундочку поверю, что всё это было, разве это не отвратно? Разве в, как ты говоришь, «ненастоящем» не лучше?
–Потерпи. Ты все сама увидишь.
– Нет уж, я не понимаю, чего ты хочешь… я должна верить?
– Что ты, что ты…просто посмотри, – он кинул взгляд на моё растерянное лицо и добавил: придорожный отельчик не слишком далеко от Москвы, следующее утро после знаменитого выступления Джона-Адамса.
И мы вошли в здание прямо сквозь рассыхающуюся деревянную дверь. Внутри оказалась такая же дверь, только с надписью «кафе», откуда тянуло выпечкой, и лестница на второй этаж. Мы поднялись наверх, где за старым дубовым столом сидела уродливая пожилая женщина, читавшая маленькую белую книжку в мягком переплете. Но не её хотел показать мне Стаканов, и я следовала за ним по коридору, тускло освещённому несколькими лампочками. Везде царило оживление, тут и там слышалось «переход, Сан-Хирсти, контракт, сеть», казалось, людей было больше, чем мог вместить в себя этот узенький коридорчик, обшитый грязной доской. Вдруг Стаканов остановился.
– Знаешь время? – спросил он, обернувшись.
– О чем ты?
– Ах, да! – он словно опомнился, и поднёс к моему лицу наручные часы на круглом ремешке. – Пять тридцать утра. Пять-Трид-Цать! Обрати внимание, сколько людей, – и Саша, не дожидаясь ответа, провёл меня до самого конца коридора. Там тоже были люди, причём происходил какой-то жаркий спор. Двое неопрятных мужчин, сидя прямо на полу около двери с цифрой 14, низкими голосами дискутировали, видимо, о целесообразности перехода. Но и около них Александр не остановился, а прошёл в четырнадцатый номер. Я последовала за ним.
В комнате, обшитой такой же дрянной доской, что и остальной отель, в сонном утреннем полумраке никто не шептался о переходе и благодетеле человечества, никто никуда не торопился и не боялся опоздать. На одной из видавших виды односпальных кроватей спали, обнявшись, две маленькие девочки. Они дышали так ровно и тихо, так улыбались во сне, что казались сущими ангелами. Вторая кровать, с мятыми простынями и шерстяным одеялом, свесившимся на пол до половины, стояла пустой. На прикроватной тумбочке были разбросаны остатки непритязательного ужина: несколько печений из пакетика, баночек от йогуртов, коробка апельсинового сока и полупустая бутылка мартини. Вставленные один в другой пластиковые стаканчики валялись на полу.
На полу же, на древнем матрасе, накрытый дырявым пододеяльником, спал молодой мужчина, не слишком симпатичный, но и не отталкивающей наружности, самый обыкновенный: светлые волосы, прямые черты лица. Он не храпел, но во сне поворачивался, словно видя какой-то неприятный сон. Хотя поворачивался он скорее от шума, поднятого спорщиками за дверью, потому как картонные стены не обеспечивали никакой звукоизоляции.
И тут я заметила в углу, около рассохшейся оконной рамы, молодую женщину в прозрачной кофточке и тёртых джинсах. Она сняла с крючка сумку и достала оттуда сигарету и зажигалку. Распахнув окно, женщина зажгла сигарету и затянулась; её тонкие высохшие губы дрожали.
Мужчина на полу, поёжившись от холода, встал, он заметил женщину у окна и тут же подошёл к ней.
– Что ты делаешь? – прошептал он отчетливо.
– Я, Саша, курю, если ты не видишь сам, – раздраженно прошептала в ответ женщина.
– Да, пожалуйста, кури, если так легче…только ты детей простудишь. Пойдем вниз.
– Ты прав, – она затушила сигарету, и они покинули номер, закрыв детей на ключ. Распихав возбужденную толпу, мужчина вышел на маленький дворик, женщина вскоре присоединилась к нему.
Какое-то время они простояли молча. Он – глядел вдаль, на берёзовую рощу, она – угрюмо себе под ноги и на огонёк сигареты.
– Кто они? – только в этот момент я вспомнила, что существую здесь, что зачем-то это всё наблюдаю.
– Александр Сергеевич Стаканов, студент института международных отношений. Марина Викторовна Полулунова, бывшая студентка филфака или чего-то такого…
– Полулунова? Стаканов? – я не успевала связывать в голове все, что слышала. – Так это…
– Да-да, Полулунова – вдова того самого Алексея и твоя мать.
– Моя мать?! – я вскрикнула так громко, что мне показалось, двойник-Стаканов и двойник-Полулунова услышали меня. Нет, показалось, – я не верю… какая глупость! Постой, но там было, кажется, двое детей!
– Ты не ошиблась, одна из них – моя дочь, другая – ты.
– Стоп. Я не понимаю – что-то в моей голове сложилось, но я ещё не успела понять, что (а ведь я начинаю верить в этот бред!) – Я тоже твоя дочь?
– Ты? – он усмехнулся. – Ты дочь великого изобретателя Алексея Полулунова, героически погибшего за идеи нового мира и нового человека...
– Кто он? Ты знал его?
– Я знал его, – он опять недобро усмехнулся. – И, пожалуй, он сам виноват в том, что с ним случилось…
Тут заговорила Марина.
– Ну что, совершим переход? – она стояла, пристально глядя в глаза Александру.
– А у нас есть выход?
– Да, ты можешь идти воевать, дорогой, – и она расхохоталась. В этот только момент я разглядела, какая она страшная. Лицо, которое когда-то, кажется, было овальным, исхудало до треугольника. На руках явственно проступали вены. Половина ногтей была переломана. Глаза светились нездоровым блеском. На ногах были надеты нелепейшие тапки. Улыбка Марины напоминала скорее вечную едкую усмешку. Тем не менее, она была молода, и, пожалуй, могла бы быть прекрасна.
– Но ведь это бессмысленно, сама понимаешь… разве нет?
– Да, переход, и только он. Только сначала я найду этого грёбаного Сант-Хирсти и располосую ему толстую морду! – она швырнула окурок на землю и яростно раздавила его замасленным полосатым тапочком.
– Да за что же? В чём ты его подозреваешь? – Стаканов вёл себя спокойно, видимо, он уже привык к ее истерикам. – И вообще, это он обеспечил виртуальную реальность, обеспечил переход для любого желающего. Он великий человек.
– Добродетель? – она выругалась громко и нецензурно. – Думаешь, этот контракт для людей? Они фактически получают бесплатную рабочую силу и солдат, которых можно послать куда угодно без обмороков нервных матерей и невест! Они получают мир, а мы им его отдаем.
– И что теперь, будешь бороться с ними? – Саша сделался серьёзным.
– Какое бороться! Ты издеваешься, или как? Это бесполезно, во-первых. Ну а вообще, мне пофиг, слышишь? Мне пофиг, что человечество подыхает. Я ненавижу этих людей, но больше всего я ненавижу Сант-Хирсти и иже с ним! Я поеду к нему сейчас же и сверну ему жирную шею. Я ненавижу его ложь, я ненавижу его идиотскую улыбку!
– Марина, ты спятила. У него полно охраны, и, кстати, он не говорит по-русски…
– И что? Зато я владею английским достаточно для того, чтобы сказать ему, какая он мерзкая свинья!
– Успокойся. Они ведь и тебя убьют. Ты так этого хочешь?
– Мне всё равно. Хотя… – она помедлила, словно задумавшись, – подыхать все-таки рано. Где там мой виски?
Наверху заплакал ребенок.
– Наши? – Александр быстрыми шагами направился к отелю. Прямо перед ним дверь распахнулась, и навстречу вышел человек в чёрных очках. Он что-то спросил, и Стаканов указал рукой на Марину, стоящую во дворике.
– Мадам Полулунова, йес? – спросил человек. «Америкос», – Марина выдавила из себя жалкую улыбку и быстро залепетала ему что-то по-английски. Тут, видимо, и началось всё самое интересное. Но картинка начала гаснуть. А я уже вжилась в неё…
V
– А что же было потом? – спросила я недоуменно. – Ведь всё только началось!
– Тебе лучше спросить у твоей мамы, – Стаканов изобразил на лице скуку. – Скоро я расскажу тебе совсем другую историю.
– Смертоносцева много потеряла, когда запретила тебе посещать встречи литераторов, – я смеялась. Он ведь и правда отлично сочиняет. Только Саша почему-то нахмурился.
– Да, пожалуй… впрочем, сейчас мне не до того. Увидимся! – и он растворился так быстро, что я не успела ничего спросить. А ведь у меня было столько вопросов!
Подняв с пола «Современную историю», я убрала её в стол. Мне предстояло столько работы, а я ещё ничего не делала. И уже, пожалуй, не сделаю.
– Как продвижение? – Эдванзд возник передо мною во всей красе. – У нас много сторонников, ты не представляешь, как я рад! Ну, что с переходом?
– Эм, милый…я еще ничего не начала…
– Позволь Осведомиться, Почему Ты Ничего Не Начала? – он проговаривал каждое слово четко и раздельно, так, что я сразу поняла, что он в ярости. – Хочешь, чтоб мы провалились?
– Что ты, Эд…просто Стаканов заглянул… – нда, зря я это сказала. Эдванзд сделал бешеные глаза.
– С какой стати ты развлекаешься с парнями в рабочее время, а?! Я собрал столько информации… а ты в это время… – всё, он выпустил пар, я облегченно вздохнула. – Записывай. И я записала:
«Так называемый Московский переход.
История всем нам известна по учебникам «Современной и Древней истории». Благо, всё проиллюстрировано и прокомментировано. Но задавали ли мы себе вопрос, а насколько истинны факты оттуда?
Что ж, настало время сенсационных открытий, разоблачений и признаний. Первым признаюсь я. «Древняя история» – совокупность книг, написанных разными историками до меня. «Новая история» – выдержки из воспоминаний очевидцев так называемого Московского перехода. Я только обобщил и систематизировал все известные мне сведения.
Но теперь – другое время. Обратимся к здравому смыслу. А что мы сами помним о Московском переходе, ознаменовавшим собою новую эпоху? Да ровным счётом ничего.
И, удивительное дело, стоит мне рассказать об этом где-то, как сразу люди начинают задумываться и спрашивать, действительно ли всё было так, а не иначе. И никто из них (а это люди образованные и весьма уважаемые!) не помнит ничего конкретного ни о господине Сант-Хирсти, ни о переходе в иное измерение. Поэтому сегодня я предоставляю вам неоспоримые факты того, что вся эта Древняя история – миф, выдуманный одним человеком. Насчёт его личности у меня есть предположения, но об этом позже».
– Все, дополняй сама… надоело, – и Эд полез в архив.
VI
– Мама, расскажи мне, что произошло с Мариной после того, как к ней подошёл человек в чёрных очках? – я застала её сидящей на полу и перебирающей бумагу. Она подняла глаза. Ошибки быть не могло.
Это была Марина, самая настоящая, ничуть не приукрашенная и не идеализированная. Напротив, она казалась старше – в короткой причёске виднелись седые волосы, под глазами – тёмные круги). Как обычно, только раньше я этого не замечала…
Мамины глаза округлились, тем не менее, она не спросила ничего о том, откуда мне всё это известно. Она просто погасила свою комнату и зажгла совсем другую.
[Сон о всемогущем Сан-Хирсти. Сон вторника.]
Марина вошла в тёмный, но довольно просторный кабинет, где за массивным столом сидел полный мужчина с сигарой в зубах. Увидев его, Марина аж затряслась, её глаза заблестели. А он улыбнулся, увидев ноги вошедшей – на них были надеты полосатые тапки.
– Mrs Mary Polulunova I suppose? – мужчина улыбнулся и посмотрел прямо ей в глаза. Но она отвела взгляд. – Вы не говорите по-английски? – спросил он неожиданно и почти без акцента.
– Оо! Да ты ещё и разговариваешь, проходимец?! – она неестественно захохотала, опустилась на стул напротив Джона-Адамса и ударила сломанными ногтями по столу. – Я тебе сейчас всё скажу! Ты мне ответишь, что сделали с моим мужем, motherfucker! Добродетель хренов!
А он смотрел и улыбался. Сан-Хирсти чем и был известен, так это своей улыбкой и вечным спокойствием.
– Марина Викторовна, истеричные женщины не в моём вкусе, – он затушил сигару и, сведя вместе кончики пальцев, продолжил наслаждаться обществом доведенной до отчаяния дамы. – Я не меньше вас сожалею о том, что с ним случилось…
– Не ври мне хоть теперь, мать твою!! Алексей ведь всё узнал, и вы его за это-то и грохнули, а? Скажешь не так, а?! – Марина была не просто в ярости, она готова была сорваться, и тут же, на месте, придушить господина Сант-Хирсти его мерзким белоснежным галстуком.
– Ну, хорошо. Предположим, я его убил, – мужчина ещё раз улыбнулся и закатил глаза. – И зачем? У нас остался незаконченным проект культуры. Это важно достаточно, понимаете ли. Больше никто, представляете? Никто не может его доработать. Ваш муж был уникальным специалистом, – Сант-Хирсти вздохнул. – Для четырёхмерной реальности не создан язык. Он не успел. Впрочем, язык не так важен… есть ведь еще реестры музыки и литературы. С литературой кое-как разобрались, а с музыкой…ну, сами понимаете.
– Не смешите меня, ради бога! – Марина поднялась с кресла. – Вам не пофиг на эти базы?! Вы же всего лишь хотите захватить этот мир!
– Хм, неожиданно, – произнес мужчина, но по лицу его было видно, что слова Марины не были для него неожиданностью. – Я всего лишь не хочу войны.
– Ну, хватит с меня! – она накинулась на Сант-Хирсти, схватив руками его за галстук. Мужчина, не особо сопротивляясь, нажал кнопку на столе. И тут же в кабинет вбежали два здоровенных охранника и оттащили взбесившуюся женщину от господина Сант-Хирсти. Тот отдышался и таким же спокойным доброжелательным тоном продолжил рассказывать, невзирая на двуязычный мат, которым его обкладывала жена изобретателя. Марину держали за руки и за ноги, а она шипела, рычала и периодически пыталась укусить охрану за руки.
– Мадам Полулунова, я понимаю, это тяжелая утрата для вас. Но попытайтесь взять себя в руки. Это немного… э… как это по-вашему? Непристойно. Я предлагаю Вам подписать контракт и отправиться прямиком в четвёртое измерение в числе первых, вместе с дочерью.
– Ладно ж ты, буржуазное отродье, давай сюда свой контракт! Только со мной еще мой друг и его ребёнок, ясно тебе!?
– Мы не против. Имя друга? – Сант-Хирсти приготовился записать.
– Стаканов Александр, и живо! Я не намерена терпеть твоё общество. Вообще тебя не хочу видеть, тварь.
– Да подписывайте, и Вы свободны, – он протянул ей контракт и ручку. Охранники выпустили Марину, и та опустилась в кресло. Она хохотала всё громче и громче, читая условия.
– Так значит, я должна отдать своё тело в бессрочное пользование? – она бешено улыбалась. – Однако, сделка с дьяволом – это любопытно…
– Вы правы, только фишка в том, что Вы можете, в принципе, вернуться. И вернуться в наше же время. Только, я уверен, Вы этого не захотите.
– Как знать! – она резко расчеркнулась внизу листка, и, швырнув бумажку на стол, направилась к выходу.
– Сегодня в двенадцать ноль-ноль за Вами заедут. Будьте в отеле.
– Да пошел ты! – она развернулась и, сняв с ноги грязный тапок, швырнула им в господина борца за мир, но промазала. – Я буду ждать.
– Выдайте госпоже Полулуновой новую обувь, – приказал мужчина и ответил на звонок мобильного телефона.
И тут же, безо всякого перехода, мы оказались в сияющем зале. Марину и Александра я заметила сразу. Они стояли, держа своих девочек на руках. Оба были причесаны и одеты с иголочки – над ними, видимо, поработали американцы. Еще бы! Первые люди в новом измерении – это круче, чем первые люди на Луне, как выразилась мама. Вообще, этих первых было человек тридцать, все – люди выдающиеся: политики, певцы и два актёра.
– Я приглашаю вас в новую жизнь! – громогласно воскликнул известный шоумен и распахнул двери соседнего зала, куда прошли эти тридцать человек. Дверь захлопнулась. Сант-Хирсти сидел, глядя с улыбкой из своего угла…
Мы оказались на полу маминого дома.
– Да что же дальше? – ну, опять они на самом интересном кино закончили! – Как это было?
– А… чёрт его знает, вакцина, какие-то пробы крови. Не интересовалась.
– Мама… а где дочь Стаканова? – меня неожиданно осенило.
– Не знаю… Он никогда не говорил мне. Здесь ведь все дети росли сами по себе, изучая мировую культуру и проч. по базам Полулунова… – она тяжело вздохнула. – Мало кто знает своих родителей… но я решила, зачем это скрывать? А вообще, была б умнее, отравила бы этого уполномоченного миротворца, а не кидалась на него в его же кабинете… хотя, ну отравила б, и что? Ладно…
– Расскажи мне об Алексее, пожалуйста. Я уже столько раз слышала о нём… расскажи.
– Не сегодня, милая. Сейчас придёт Эннуаль… у нас вечеринка. Я хочу повеселиться.
– Как ты можешь отдыхать, ведь такое… да как же… происходят такие вещи!
– Успокойся, ничего с миром твоим не станет, пока мы тут немного развлечёмся. Я привыкла. – Но в маминых глазах, конечно, не было никакой радости. Похоже, Эннуаль просто навязала ей эту идею вечеринки.
VII
– Послушай меня, если ты не начнешь работать сейчас же, в субботу мы просто опозоримся, – Эд разгуливал по нашему офису кругами, заложив руки за спину. – С Московским переходом я кое-как разделался. На повестке дня – законы нового бытия Полулунова. Мне нужны тезисы. Кратко и ёмко.
– Будут, я уже работаю над ними.
– Ок. Я поработаю ещё сегодня…позже. А сейчас у меня деловая встреча. Не скучай! – и он растворился, а я занялась Современной историей.
Впрочем, работы опять не получилось. Мною прямо-таки овладел приступ слезливой ревности. Да ведь я же сама ежедневно встречаюсь с Сашей, почему Эду нельзя? Не знаю почему, но я была уверена, что мой муж сидит сейчас у этой мерзкой поэтесски. И работать сразу расхотелось. Вчера Стаканов так и не появился. Мне пришлось довольствоваться маминым рассказом, который, хоть и был интересным и эмоциональным, но, тем не менее, не мог дать ответов на все мои вопросы.
А работать-то надо. Я открыла Современную историю на «законах современного бытия».
«Автор законов – широко известный Алексей Полулунов разработал их накануне Московского перехода. Его внезапная и трагическая смерть потрясла мировую общественность так, что переход в четвертое измерение было решено начать с города Москвы, столицы Российской Федерации, где жил и работал учёный, дабы почтить его память. По замыслу Полулунова, законы нового бытия должны предотвратить моральную деградацию человечества, помочь продолжить традиции и создать новую культуру, базирующуюся на старой. В планы учёного входила также разработка нового языка, но этот замысел так и остался неосуществленным, и сейчас люди используют разные языки; единства достичь не удалось.
Лишь при определенных условиях (по А. Полулунову) человечество не разложится морально. Эти условия таковы (сформулировано мною - авт.):
• Создание серьезных и как можно более полных музыкальной, художественной, литературной баз (кроме книг, не представляющих художественной ценности);
• Создание научной и философских баз;
• Формирование в новом пространстве обществ, объединяющих людей, заинтересованных в непрерывном прогрессе;
• Формирование единой исторической базы;
• Создание единого для всех языка (не осуществлено);
• Регуляция времени (с целью избежать путаницы);
• Цензурные ограничения (на использование некоторых слов, подробнее см. 496, нецензурная лексика)».
Процитирую, и всё. Надо б наведаться к Стаканову. Он обещал новую сказочку… И стоило только подумать, как он вырос передо мною.
– Ну, здравствуй, – он посмотрел на меня ехидно. Вообще, этот Александр был совершенно непохож на того, настоящего. Здесь у него были огромные голубые глаза и немного нервная улыбка, да и волосы были темнее, чем в Старой реальности.
– И где ты был вчера?
– А я думал, твоя мама рассказала тебе новую историю…
– Да, рассказала. Но я ждала тебя…
– Хорошего помаленьку… – Александр посмотрел на мой рабочий стол. – А ты, я вижу, готовишься вовсю к конференции. Отмена лженауки и все такое… – он сказал это спокойно, но как-то недобро.
– Ну, да ладно. Что у нас сегодня?
– Сама увидишь, – он подмигнул, и комната растаяла передо мной в очередной раз…
[Сон о жене Стаканова. Сон среды]
На этот раз мы оказались в более приятном месте, чем придорожная гостиница, или амбар, битком забитый людьми. Это было здание с колоннами и высоким потолком, все наполненное какими-то непонятными, но приятными запахами.
Я видела ряды кресел, и сцену – это похоже на какой-то очень красивый и старый театр. Подобное было на одном из выступлений Смертоносцевой.
На первый взгляд театр показался мне пустым, но, вслушавшись, я различила в глубине зрительного зала какие-то всхлипывания. А, вглядевшись, я увидела тёмную фигуру, ходящую между рядов, словно чего-то ищущую.
Я подлетела поближе – это был Александр. Он заглядывал под каждое кресло зрительного зала, ища, наверное, плачущего человека, потому что сам он был спокоен. За одним из кресел он, наконец, нашёл очень маленькую и худую женщину, которая так жалостливо всхлипывала.
– Ну что ты, красавица, всё будет хорошо, – он обнял её, но скорее по-дружески, чем тепло. – Я уезжаю, подумаешь! Ухожу, так сказать, в мир иной. Ты должна понять меня…
– Я понимаю тебя, Саша… но ничего не могу с собой сделать. Мы так много пережили вместе. И вообще, я понимаю, ты должен ехать – тут с Иришей чересчур опасно. Того и гляди разразится эта ужасная никому не нужная война. Но пока я играю, я живу… как только перестану – и перестану быть. Прости меня, – и женщина вновь принялась всхлипывать.
– Ты ведь всё равно придешь… когда-нибудь, я знаю. А мы будем ждать тебя.
– Да… когда-нибудь, – она прекратила рыдания. – Мне так легко в театре! Не давят стены, здесь мой дом… – они помолчали с минуту, –подайте мне знак, что с вами всё в порядке, когда прибудете…туда, умоляю! – её милое личико приобрело просящее выражение.
– Эм… Я не думаю, что это реально…
– В таком случае, дай мне попрощаться с дочерью. Она здесь?
– Ира ждет нас в машине. Мы думали, ты передумаешь… – она, не дав ему договорить, вытерла слезы и уверенной походкой зашагала к выходу, Александр за ней.
А я, конечно, полетела за ними. Почему Стаканов никогда не рассказывал мне о своей жене? Да и о дочери. Где, например, они сейчас?
Они стояли у машины. Женщина уже не плакала, она держала на руках и обнимала собственного ребёнка, с которым расставалась надолго, может быть, навсегда…
– Вот и всё, – услышала я стакановский голос у себя в ушах. – Через неделю её застрелили прямо во время спектакля. Я узнал об этом в тот день, когда мы с Мариной приехали в отель под Москвой, которым ты уже имела удовольствие любоваться…
– За что её так? – мне стало её очень и очень жалко. Если б я умела всхлипывать так же красиво, как она, то наверняка рыдала б сейчас в голос. – Это несправедливо!
– Понятия не имею. Страшно не это…
– А что страшнее-то?
– Я не любил её никогда. Её, само совершенство... Она очень страдала. Впрочем, я был верен ей. Но она всё равно часто плакала, особенно ночами… бедная, как она настрадалась со мной!
– Знаешь, мне это что-то напоминает…
– Знаешь, я догадываюсь даже, что, – он улыбался мне, стоя напротив моего офисного стола. – Главное, помни, все сказки кончаются по-разному.
VIII
– Ты меня слушаешь или нет? Я ведь спросил, где моя доработанная глава? – Эд глянул на меня так очаровательно страшно, что я тотчас же полезла за нею в архив. – У меня сегодня предпрезентация в клубе художников. Так что с тебя работа по Полулунову и его жене. Список очевидцев, с чьих показаний писана «Новая история» в архиве. Наведайся-ка к ним, хотя… если не хочешь, просто узнай, что за шарлатан этот Полулунов и вычисли его местонахождение.
– А ты уверен, что он шарлатан? – я опять совершила ошибку, перебив его.
– Конечно. И, вообще, не мешай мне давать задание.
– Прости… но он же погиб, – я была в растерянности.
– Я не знаю такого слова. И, вообще, это не отговорка. Во всяком случае, жену его найди… так называемую. Уверен, она причастна к сей глобальной мистификации
– Я постараюсь, Эд.
– Ну и славно, – он собирался уходить, как обычно, но передумал, видимо. – Любопытно, что они до сих пор не объявились…
– Кто они?
– Ну этот… Лунский и жена!
– Полулунов-то? Что ж, я их из под земли достану, если будет надо, – я захихикала, но он не оценил моего юмора.
– Достань-достань. А я буду к вечеру. Давно не были вечером вдвоем…
– Отлично, – я просто расцвела. – Буду ждать.
– Не ждать, а работать, – и он растворился, погрозив пальцем напоследок.
И, окрыленная, я только собиралась написать статью о глобальном обмане, как передо мной уже по доброй традиции возник Александр. Как всегда некстати (или кстати?)
– Дай угадаю. Хочешь сказать, что работаешь? – он улыбался так, как всегда. Так, что мне было тепло и светло от его улыбки. – Но ты же ждала меня.
– Ты прав. Мне не терпится спросить у тебя кое о чем, но, ты ведь никогда не даёшь мне прямых ответов…
– О, если бы существовали прямые ответы, я бы их все тебе дал! Но сегодня я не за тем. Тебя ждёт твоя мать.
– Что ей надо? Она ведь знает, что я сейчас вся с головой в работе!
– У неё для тебя что-то важное…
– Что?
– Я не знаю, сходи узнай.
И я, не задерживаясь, отправилась к ней.
IX
[Сон о гениальном ученом Алексее Полулунове. Сон четверга]
Но я оказалась вовсе не в маминой комнате. Я находилась в чьей-то спальне. На улице было темно, и месяц заглядывал в окошко, около которого с ребёнком на руках сидела женщина. Она укачивала ребёнка; он не кричал, но мирно посапывал. Вдруг женщина встрепенулась, и, положив уснувшее дитя в кроватку, кинулась в прихожую. Я незримо проследовала за ней.
На пороге стоял высокий молодой мужчина, одетый в серое пальто и какой-то пижонский костюм. Женщина, видимо, хотела кинуться ему на шею, но передумала.
– Что у тебя с телефоном? Я переживала, Лёша…
– Разрядился. Я есть хочу, есть что?
– Пойдем на кухню. Там…
– Подожди, Марин, я ненавижу этот костюм, – он подождал, пока она возьмет у него пиджак. – Не день, а катастрофа.
– Что такое? Они опять торопят?
– Нет, Марина, все гораздо хуже, – они сели за стол, и я, зависшая где-то сверху, почувствовала, как его руки дрожат. – Меня просто использовали. Понимаешь?
– Нет, правда. Они же заплатили тебе столько…мы ведь и квартиру купили, и машину собирались новую… – на её лице было крайнее недоумение.
– Не в деньгах дело…они не борются против войн, эти люди. Я случайно услышал. Весь этот проект, в который меня вовлекли – огромная ловушка, сеть. Сеть для идиотов, на которой даже написано «Сеть». Understand?
– Да какая разница, сеть - не сеть! Посмотри, как у нас хорошо дома. Цветы в горшочках, и наши любимые книги на полках. А там, – Марина указала рукой на дверь в спальню, – спит твоя дочь, если ты ещё помнишь. Мы на одиннадцатом этаже в элитном районе Москвы. Мог ли ты когда-то мечтать?..
– Марина, ты дура! – он закрыл голову руками. – Понимаешь, что творится вообще? Скоро развяжут войну и вся наша многоэтажка вместе со столицей отправится знаешь куда? Знаешь. Они ждут окончания моих разработок, чтобы как можно скорее начать военные действия. И если ты можешь думать головой, пойми – я только преграда, которую не составит труда устранить. И стану я героем посмертно. Весело, да?
– Что ты… может, пойдем спать?
– Не затыкай меня, ради бога! Я не хочу спать. Дай лучше поесть!
И она наложила ему какого-то супа, который он долго пытался съесть. Но трясущиеся руки этому, естественно, мешали, и, в конце концов, он отодвинул суп и вышел на балкон.
Этим представление для меня закончилось. Теперь я сидела в маминой комнате, ожидая комментариев.
– На следующий день он не вернулся домой. Он вообще больше никогда не вернулся. И никто его не видел, – печально подытожила мама.
Вообще-то надо было срочно искать слова, у меня их просто-напросто не осталось. Хотя, скорее, я просто не знала, что говорят в подобных ситуациях. Но она выжидающе смотрела на меня.
– М… очень печально.
– Да ладно тебе. Я не это хотела услышать. Ты веришь мне?
– Конечно, как в это можно не верить… вот у меня до этого в голове был полный бардак, а теперь как будто всё сложилось…
– У тебя, кажется, незакончена работа, а? – она презрительно усмехнулась. – Иди и докажи всем, что не было никакой Древней истории. Вперед! – она уже откровенно смеялась. – Давайте, одержите победу, раздавите всех своей идеей вечного бытия! О, великолепный Эдванзд и его великолепная жена…
Мне надоел её бред. Тем более, чего доброго, Эдванзд узнает, как я развлекаюсь в рабочее время…а он только вспомнил о том, что любит меня. Нет, так нельзя! И я, окрылённая той самой любовью, накатала главу для победного наступления за какое-то весьма незначительное время.
Гениальный мистификатор Полулунов.
Все мы слышали красивую легенду о юном гениальном ученом Алексее Полулунове, «погибшем» при странных обстоятельствах. Обсуждали, писали стихи про него, обожали и боготворили. Думаю, у вас не возникает сомнений в том, где он находится. О-кей, но где же его друзья? Где жена Алексея, отправившаяся в так называемое четвёртое измерение в числе первых? Не кажется вам это странным?
Нет, это не странно. На самом деле Полулунов – всего лишь оправдание глупых правил, которые кому-то когда-то пришли на ум. Вопрос в том, кому?
И ответ мы дадим вам прямо сейчас. Мы нашли этого человека, как нашли и Марину Полулунову, известную, прежде всего, попыткой убийства уполномоченного представителя Движения Остановки Войн. Оправдание ей нашлось сразу же – поговаривали, она выжила из ума от горя, внезапно постигшего ее. Но, было ли горе? Разумеется, нет. Марина Полулунова и по сей день живет припеваючи, как и сам Полулунов, более известный, как Александр Сергеевич Стаканов. Выдающийся актер. А как играет! На пару с Мариной они обманули всё человечество. Разве они не гениальны?
Впрочем, Марину высший свет видит редко. Последний раз она посетила поэтическое собрание Э. Смертоносцевой не далее как в это воскресенье, учинив там скандал. Странно, что женщина, навязавшая нашему вольному обществу этикет, сама не соблюдает никаких правил.
Александр Сергеевич же бесцеремонно вторгся во владения Э. Смертоносцевой, нарушив её график и хрупкое поэтическое равновесие души.
С первого взгляда многим наша теория покажется бредовой только по причине того, что они закованы в рамки стереотипов. Но, мы призываем вас открыть глаза на то, что происходит.
Итак, подытожим. Официальная теория – был талантливый ученый Полулунов, и умер (вы, вообще, представляете, что это?). Потом был Московский переход, и не понять, куда делись абсолютно все знакомые и родственники Алексея. Пропали жена и маленькая дочка. Все, кто могли хоть как-то подтвердить факт его существования, исчезли.
А теперь у теории, которую невозможно опровергнуть фактами, появилась идейная соперница. (Опять-таки не понять, откуда!) Да, я говорю о той самой, что устроила беспорядки на вечере высокой поэзии. Она же Марина Полулунова.
Господин Стаканов, полагаю, известен вам по роли в недавно поставленном «Невском проспекте» и в представлении не нуждается. Ему, можно сказать, повезло – он не лезет в дискуссии, результат которых заранее предопределен. Тем не менее, многие знакомые Александра Сергеевича слышали от него непонятные фразы (в том числе и оскорбительные в адрес Алексея Полулунова). Только бдительность свидетелей помогла найти истинного виновника путаницы с Историями.
И только я успела подумать о том, как мерзко я поступаю, какое я совершаю преступление против себя и здравого смысла, как явился взбудораженный Эд с криками: «Наша теория нашла поддержку абсолютно у всех! Отмечаем!», и тут же потребовал статью об учёном.
Прочитав мою статью, он вообще просиял.
– Кажется, первый раз я вижу что-то стоящее! Только… – он замялся, – я не слышал ни о какой Марине… про жену этого Лунявцева вообще мало в «Современной истории». Откуда сведения?
– От свидетелей, – соврала я, не замешкав, – но можно и убрать.
– Да, я её еще допишу, а теперь пойдем-ка отдыхать.
И погас свет, и я поняла, что нет на свете никого счастливее меня.
X
Сегодня днём Александр не явился. Я прождала его весь день, записывая комментарии Эда по поводу отмены лженауки. Да, мы проделали масштабную работу, и результаты получились впечатляющие. Так бывает только у гениальных учёных, я-то знаю. Завтра разберёмся с идейными противниками – и все! Отдохнем ото всей исторической чепухи. Особенно он, бедняжка, утомился – как можно столько времени ходить туда-сюда по кабинету, выдавая каждый раз что-нибудь невероятно ценное и умное? Конечно, он нервничает – на нём ведь и вся защита идей.
Вечером он побежал к Эрин, а я – к Стаканову. Не знаю, в каком виде и обществе он застал мадам Смертоносцеву, но вот Александр явно был не один. Опять кто-то сидел у него на кухне и заговорщически шептал ему в уши разные вещи.
– Саша, ты должен придти… беда случится! – голос женщины был встревоженным.
– … одумаются, вот увидишь, всё обойдется, главное – не волнуйся. Вообще, сегодня моя очередь рассказывать сказку на ночь, – и они засмеялись, громко, безо всякого стеснения. И тут я поняла: в кухне сидела моя мама, ну конечно! По-видимому, они в заговоре. И почему-то скрывают это от меня…
Но открываться им я не хотела. Во-первых, шпионить нехорошо, во-вторых, мало ли что интересного они ещё скажут? Но, похоже, они обсудили уже все интересное, и мама намеревалась уходить. Они попрощались и я вошла на кухню.
– Как ты вовремя, – Александр протянул мне руку. – Сегодня я покажу тебе последний сон.
– Почему последний?
– Завтра диспут, – он многозначительно пожал плечами. – Вряд ли у этого бреда останется право на существование.
Я не стала с ним спорить. Зачем? Сегодня мне предстоит еще одно увлекательнейшее путешествие в Глубины Древней Истории. Я закрыла глаза.
[ Сон об альпийской лужайке. Сон пятницы. ]
А ведь я здесь уже была… Точно, в воскресенье мы летали сюда на пикник. Вот и сейчас – синее небо над головой, такое же синее море и белый парусник в нем. Мы сидим под огромным деревом, зеленые листочки в вышине колеблются. Мне от чего-то тревожно. По небу проплывает кудрявое облачко.
– Не правда ли, чудное местечко? – Саша глядел в вышину, где ветер гнал уже целые флотилии облаков.
– Но это не история. Это выдумка, – я откинулась на лужайку. – Я хотела услышать и увидеть дальше…
– А что дальше? Дальше тебе все известно.
– Что дальше стало с твоей дочерью, Мариной, с тобой… да и со мной тоже?
– Это уже другая история, новая, – Александр упал на траву рядом со мной. – Но ты услышишь и её, если пожелаешь. Все эти истории ничего не стоят. Я собрал из них книжку. Собрал и уничтожил. Выход не в них.
– А в чём? – я приготовилась слушать. – У вас же нет очевидцев.
– Неужели? – он громко рассмеялся. – Очевидцев достаточно… дело тут в другом, они не смеют спорить с авторитетами типа Эдванзда…
– Возможно… но ты придёшь завтра на дебаты? – я надеялась, что это будет не так. Смогу ли посмотреть ему в глаза, после того, как написала про него такое?! На меня нахлынуло чувство отвращения к самой себе. Я ведь знаю, как было. И не понять, почему не спорю с Эдом. Он совершает чудовищную ошибку, а я сообщничаю. И не может быть никакого оправдания моей бесхарактерности. Предаю самых честных, подставляю, отдаю толпе… Вдалеке громыхнуло. Белые флотилии в небе сменились какими-то грязно-серыми.
– Посмотри, что ты научилась делать! Прогресс налицо, – Александр показал на затягивающееся тучами небо. – Великолепно! Ты представила тучи, настоящие, совсем реальные тучи, – стало так безысходно хмуро, что мне захотелось, чтобы Стаканов сделал всё как прежде. Но он не торопился.
– Так ты придешь на дебаты? – повторила я свой вопрос.
– Ни за что. Нечего мне там делать. И ты не ходи… умоляю.
– Издеваешься? Мы столько готовились, вся теория готова, теперь осталось только презентовать её уважаемой публике… – я говорила бодро, но он, видимо, что-то уловил в моём тоне.
– Я же знаю, что ты не веришь во все эти россказни недоучёного… эй, ну зачем?
– Ошибаешься, я верю безоговорочно.
– Неужели я был недостаточно убедителен? – Стаканов схватился за голову. – Почему ты веришь не мне? Ведь с истиной нельзя спорить. Так и было.
– Бедные. Как мне жаль вас… – я посмотрела на него сочувственно, он на меня – недоуменно. – Вы верите в истину, и притом вы уверены, что всегда в одну. Ваша прикладная философия так же ничего не стоит, как и теория Новой истории Эда. То есть, теперь она значит для меня всё.
– Но веришь-то ты мне?
– Если я скажу, что это так, я предам идеи, которые добровольно разделила. Так что я вам не верю.
– Ты всегда была самым непонятным и загадочным существом в моей жизни, – он вздохнул и продолжил упоённо: «Умоляю, забудь всё, что тебя связывает с этим миром! Мы отправимся туда, где обретём тело и обессмертим душу, туда, куда всех нас тянет – на Землю, которой нас лишили обманом, откуда нас увели так давно, что все мы забыли…»
– Послушай, Саша, – из-за туч неуверенно выглянуло солнце, – меня никуда не тянет. Ни в тело, ни на вашу землю. Я не хочу бессмертия души, и физической оболочки.
– Но разве тут не тошно? – теперь он смотрел на меня с сочувствием, как и полагалось смотреть «старому» человеку.
– Но разве там лучше?
– Мы станем тем, кем себя вообразим. Мы поселимся на берегу океана, и каждое утро ты будешь, просыпаясь, вдыхать его соль, которой наполняются прозрачные шторы нашей спальни. Ты приоткроешь один глаз, и заметишь, что солнце уже давным-давно встало, а я готовлю завтрак на белой кухне. Ты сунешь ноги в мягкие тапочки и, запахнув накинутый на плечи халат, прошлёпаешь на кухню. И каждое утро ветер будет гулять в твоих растрёпанных волосах, тихое море – отражаться в голубоватых глазах, а ладони твои пропахнут песком и волнами. Мы будем, как дети, играть в песочек и смеяться, мы не расстанемся до самой смерти. И после… кто знает! У нас впереди будет много десятков лет, мы успеем объездить весь свет, и вернуться… – он умолк, ожидая моей реакции, но её не последовало. – Я нарисовал тебе любовь. И ещё бесконечно долго буду рисовать счастье, сначала – компенсируя твою ущербность, потом – дополняя твою самобытность.
– Этого не будет, – произнесла я уже мрачно, – Саша, все сказки кончаются одинаково – и я сама потушила картинку.
Часть третья. Долой лженауку!
I
«Уважаемые дамы и господа! Мы собрались здесь сегодня, чтобы разрушить старые мифы и легенды, опровергнуть убеждения и, что наиболее важно, сформулировать концепцию Новой истории. На следующей неделе все экземпляры моей книги будут обновлены», – аплодисменты, народу – полный зал. Настоящий зал. Не амбар из стакановских кошмаров, а бесконечные ряды красивых мягких кресел, и бесконечное множество людей. Вижу в первом ряду печальную Эрин с кем-то из её юношей. Там же сидит и Укрэй Грэски в сопровождении Эннуаль. Эти двое перешёптываются и хихикают.
Повсюду шушукают и переговариваются, но голос Эда летит над толпой, так что каждый в зале слышит наши неопровержимые доводы. Маму я не вижу, но знаю, что она здесь. Она не могла не придти – она единственный оппонент…
«Сегодня здесь присутствуют несогласные?» – Эд лучезарно улыбается, я смотрю на него издалека, и улыбаюсь тоже. Замечаю – к его возвышению идёт мама, точнее Марина, такая же, какой её привезли когда-то к благодетелю человечества, Джону-Адамсу Сант-Хирсти, а именно – в джинсах и тапках. Слышатся смешки.
– Вы не согласны с концепцией, которую я только что кратко изложил? – Эдванзд не пытается даже изобразить удивления. Он, конечно, знал, что она придёт, и спрятал в рукав все свои козыри. Короче говоря, к моему крайнему облегчению, разоблачение лжесоздателей лженауки было оставлено напоследок.
– Да, я не согласна, – произнесла Марина необычно хриплым голосом, и встала напротив Эдванзда. Все вокруг пропахло атмосферой битвы. Но битва ещё только предстояла.
– Что же показалось вам спорным? – шепотки в зале утихли, все готовились слушать дискуссию знаменитого ученого и неизвестной никому женщины. – Или, может быть, Вы помните события времён Московского перехода?
– Я считаю, что это не имеет отношения к делу, была я свидетелем или нет. Все мы здесь видели это и многие смутно помнят, но верят не себе, а вам. Верят вам, потому что всегда проще поверить кому-то, чем себе. Я обращаюсь к вам, Ирина Александровна, или, как вас теперь, Эрин, – Смертононсцева подняла глаза, и сурово глянула на женщину, выступающую против новой концепции истории. – Вам кажется любовью то, что есть лишь стереотип поэтического мышления. Не любит – не поэт. И Вы переступаете через людей…
– Я не знаю, кто Вы, и о чём говорите! – взвизгнула Эрин. – Эдванзд, милый, выведите её!
– Пожалуйста, по делу, и не переходя на личности, – Эд жестом дал понять Эрин, чтоб она не обращала внимания, но та надулась. – Итак, Вы считаете, что были свидетелем?
– Я не считаю, я была свидетелем.
– Извините, позвольте Ваше имя?
– Марина. Марина Полулунова, – Эдванзд продолжал улыбаться, зал удивленно зашумел. – Если Вам это о чём-то скажет.
– Разумеется, скажет! Я так и знал, что это Вы. И, конечно, фамилию себе Вы выбрали не просто так.
– Ха! Как уж назвали… – женщина довольно нагловато для самозванки смотрела на великого ученого… А ведь я же чуть им не поверила – сериалу из красивого, цветного бреда и россказням.
– Алексей Полулунов – ваш муж? – Эд смотрел именно так, как подобает. Не сверху вниз, но с гордостью.
– Да. Он был моим мужем.
– Что значит был? Где он сейчас?
– Умер, – ответила Марина равнодушно.
– Да не может никто умереть, поймите наконец! – Эдванзд не переносил глупых людей, и неудивительно, что взбесился, услышав такое. – И сейчас мы вам это докажем, разоблачив шарлатана. Он, конечно, жив, – в зале послышались аплодисменты.
– Наверно, не может. Но ведь это мы узнаем только после того как умрём…не так ли?
– Что бы Вы, Марина, под словом «умрём» не подозревали, сейчас я вам расскажу историю куда более интересную… – он кивнул мне, и поманил рукой. – Подойдите сюда.
И я подошла. Он велел мне рассказывать самой о том, как мы разоблачили обманщиков. Почему я? Разве он не понимает, как трудно мне будет это произнести…нет, не понимает. Надо – значит, надо. Почти умоляет.
– Сейчас мой ассистент расскажет вам немного о гениальнейшем мистификаторе Полулунове и его личности, – Эд под аплодисменты отошёл на задний план, а я вышла в свет ламп. Все уставились на меня, и на секунду мне показалось, что я пришла сюда специально обманывать этих людей. И стало не по себе. Зал поплыл куда-то против моей воли. К тому же, я увидела где-то в десятом ряду Стаканова. Он смотрел укоризненно. А ведь говорил, что не придёт…
Но пристальнее всех глядела Марина. Её глаза сканировали меня, так что она наверное знала всё о борьбе в моей душе. И становилось всё страшнее и страшнее…я уже была почти готова бросить всё это, как услышала, что Эд щелкает языком. Он нервничает. Значит, остаётся только мне… Нет, я уже никуда не уйду!
– Все мы слышали красивую легенду о юном гениальном ученом Алексее Полулунове, погибшем при странных обстоятельствах, – я старалась не глядеть на мать, но все же слышала, как она фыркнула. – Обсуждали, писали стихи про него, обожали и боготворили. Думаю, у вас не возникает сомнений в том, где он находится. О-кей, но где же его друзья? Где жена Алексея, отправившаяся в так называемое четвёртое измерение в числе первых? Не кажется вам это странным? – мать молчала, Стаканов смотрел с любопытством. – Точнее, теперь мы нашли жену. Но почему, спрашивается, только сейчас? – коряво пояснила я.
– И причём тут мой муж? – мама, несмотря на нападки с моей стороны, оставалась спокойной. – Жду объяснений.
– Так вот, господа, Полулунов, – всего лишь оправдание правил, которые кому-то приспичило ввести в нашем вольнолюбивом обществе консерваторами, последними старыми людьми! – я боялась, что мама перебьёт меня, или рассмеётся страшно, как она это умеет, но она молчала. – Не глуп ли запрет на употребление обсценной лексики? Или понятие старой культуры, как базиса новой?
– Вы специально употребляете такие слова, чтобы запутать уважаемую публику, да? Говорите по-русски, ёпт.
– Вы, человек, навязавший нам правила, позволяете себе просторечные выраженьица!? – я разгневалась так, что даже слегка повысила голос. – Вы в приличном обществе, Марина Викторовна, так и ведите себя достойно.
– А может, детка, ты не будешь учить меня жизни? Мне до смерти надоело слушать ваш псевдонаучный бред и оскорбления. Давай по делу.
– Ещё одно неуважительное слово в адрес моего ассистента и Вы выйдете вон, – тихо, но веско произнес Эд. Публика молчала. Даже Эннуаль и Укрэй уставились на нас с Мариной, теперь стоящих напротив друг друга. Она хотела ответить какой-то гадостью, но я не дала ей, перейдя сразу к делу. Скандалов мне не хотелось. Но, видно, не избежать…
– Уважаемая публика, что вы знаете об этой женщине?! – я бесцеремонно, но очень картинно тыкнула пальцем в сторону Марины… и больше не смогла посмотреть в глаза ни ей, ни Стаканову. – Это она совершила покушение на убийство Сант-Хирсти накануне Московского перехода! – В зале послышались удивленные возгласы. – И даже эта легенда выставляет её в нехорошем свете! Это она, вместе с Алексеем Полулуновым изобрела правила для общества. А знаете ли вы, кто такой Полулунов? Никто иной, как известный актер Александр Сергеевич Стаканов – зал опять ахнул, я не видела, но знала: все взгляды обратились на Сашу. – Мы рассекретили их заговор, мешающий динамичному развитию нашего общества! И требуем чистосердечного признания сейчас же! Не так ли? – я обратилась к волнующейся публике, и тут же услышала крики одобрения. Люди верили мне так же, как Эду. И я перестала замечать что-либо вокруг. Я опьянела от внимания толпы, и практически перешла на крик. – Так что, многоуважаемая Марина Викторовна, признаетесь?
– Признаюсь, – её голос дрожал, толпа ликовала. – Я во всём признаюсь. Саша, это бесполезно… идеология стада. Так было, и будет всегда, – она нервничала впервые за всё выступление. – Я приду туда живой или мертвой. И ты придешь туда, знаю. Ты настоящий. Береги детей – и она, разбежавшись, взлетела наверх.
– Вот и всё, – произнес громко Эд, и зал зааплодировал, поняв несостоятельность теории Древней Истории. – Теперь-то никто не сомневается, я надеюсь?
Дальше были крики: «Долой лженауку!», «Даешь новую культуру!», «Браво, Эдванзд!», и потом: «Спасибо моему ассистенту», от чего я окончательно опьянела. Нам пожимали руки, и поздравляли с победой.
А потом мы ушли вдвоём. Просто не попрощались ни с кем и ушли. Не было вечером никакого театра и никакой новой постановки, не явился Стаканов, и Эрин не давала о себе знать. Мы были только вдвоём: беседовали о книгах, о наших общих знакомых, обо всем, кроме Древней истории. Её больше не существовало.
– Как думаешь, Марина вернётся? – спросила я наконец.
– Конечно, не сквозь землю же она провалилась! – и он сам посмеялся своей устаревшей фразочке. – Извини, я обещал Эрин забежать к ней, – Эдванзд улыбнулся мне в последний раз и растаял. А я осталась одна, совершенно одна в нашем доме.
Тогда я придумала дождь, и спальню с цветами, и книжные полки. А когда-нибудь, когда настанет время, я нарисую тебе любовь. И даже если сейчас тебя нет рядом, завтра утром (понимаешь, уже завтра!) мы будем вместе. И здесь нас ничто не разлучит.
II
Эрин рыдала и билась в истерике. Она вспомнила: небо и воздух, и придорожную гостиницу, и собственную мать, и Марину. Мир показался ей жалким, а боготворимый, обожаемый Эд со своими убеждениями – глупым ничтожеством.
Она закрыла глаза – ей больше не хотелось стихов, и встреч с кем бы то ни было. Ну, разве что ей хотелось видеть Марину. Но ведь она не вернётся уже никогда…
И Эрин почудилось, что невообразимо далеко отсюда Марина бежит по каким-то полям назад, в город, покинутый ею когда-то…
Эрин отмахнулась от видения, но тут же увидела что-то другое – она стояла в огромном зале-амбаре, в толпе людей, и какой-то пухлый человек в белом костюме втолковывал что-то с возвышения, но было так шумно, что она не могла разобрать ни слова. Рядом стоял, держа её за руку, Стаканов.
15.04.11. ФИНАЛИСТЫ конкурса-акции "РУССКИЙ ХАРАКТЕР: НОВЫЙ ВЗГЛЯД" (публицистика) - в рамках Илья-премии:: 1. Кристина Андрианова (Уфа, Башкирия). По дороге к надежде, записки. 2. Вардан Барсегян (Новошахтинск, Ростовская область). Русский дух, эссе. 3. Оксана Барышева (Алматы, Казахстан). Верность родному слову, эссе. 4. Сергей Баталов (Ярославль). Воспитание характера, статья. Уроки рыбьего языка, или Дао Иванушки-дурачка, эссе. 5. Александр Дудкин (Маза, Вологодская область). Болезнь роста. Лишь бы не было войны. Бессмысленная беспощадность. Коллективизм индивидуалистов, заметки. 6. Константин Иванов (Новосибирск). Конец русского характера, статья. 7. Екатерина Канайкина (Саранск, Мордовия). Русский характер, эссе. 8. Роман Мамонтов (Пермь). Медный разрез, эссе. 9. Владимир Монахов (Братск, Иркутская область). Доморощенная сказка про: русское "можно" и европейское "нельзя", эссе. 10. Евгений Писарев (Тамбов). Зал ожидания, заметки. 11. Дмитрий Чернышков (Бийск, Алтайский край). Спаситель №25, эссе. 12. Галина Щекина (Вологда). Размышления о русском характере, рассказы. Конкурс проводится Фондом памяти Ильи Тюрина, журналом "Журналист" и порталом для молодых журналистов YOJO.ru. Окончательные итоги конкурса будут подведены в Москве 14-15 мая 2011 года – в рамках литературных чтений "ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ".
ПРОЕКТЫ ЛИТО.РУ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Современная литература в Интернете
РУССКИЙ ЭПИГРАФ
Литературный конкурс "БЕКАР"
Имена Любви
Сатирикон-бис
Дорога 21
Шоковая терапия
Кипарисовый ларец
Кирилл Ковальджи
Памяти А.И.Кобенкова
Дом Ильи
ССЫЛКИ
Блок питания для samsung n-500. Где купить в Казани блок питания для ноутбуков samsung Казань. Избранные цитаты из литературных произведений
Музей Moskitteh - MiG-29A
мелодии на смс бесплатно
плитка casalgrande padana
