Илья-премия

• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2008
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2007
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  купить диплом подешевке

• 19.05.09. ПРОЗА

Марина Макарчук (Санкт-Петербург). Из цикла «Детство»

Мне 23 года. В этом году я заканчиваю Литературный институт им. М.Горького.


БАРСИК
Раздался звонок в передней. Это пришел папа – я побежала к нему навстречу. Мама уже открыла дверь. Папа – в серой шинели. От него пахнет снегом, веет холодом. Мама, какая-то грустная, стоит у телефона: не целует папу в щеку, как всегда. Я уже спрашивала маму, отчего она грустит, но мама говорит, что я еще маленькая и скоро мы отправимся в путешествие. Прибежал Барсик, трется о мою ногу, чуть слышно мурлычет. От него по ноге идет тепло.
Папа мягко кладет руку мне на плечо – «Иди играй, золотце». Я, послушная девочка, отправляюсь к себе, Барсик бежит за мной. В детской меня ждет кукла Катрина и недостроенная Пизанская башня. Я никогда ее не видела, но мама сказала, что она в Италии и падает уже много лет. Теперь я строю такую же, чтобы падала, но не упала. Папа с мамой были в Италии, когда я была совсем маленькая, даже не говорила – об этом мне рассказывала няня Наташа. Из Италии мне привезли Катрину. Папа еще тогда шутил, что «на вырост», - это мне тоже рассказала няня. Италия похожа на сапог. Мама смеется и говорит, что он резиновый, потому что окружен водой со всех сторон. Вот такая вот резиновая страна.
Я уже давно не видела няню – лет сто. Вещи ее пока у нас, но самой ее нет. Я слышала, будто она убежала с каким-то любовником в Европу. Вот бы мне любовника – я бы тоже убежала.
Няни нет и мне совсем скучно. Остались только Катрина и Барсик. Он не играет со мной – ему лень. Иногда кот нюхает мои игрушки, обходит комнату, но потом все равно запрыгивает на кровать и спит. Он рыжий и такой большой! Барсик не любит, когда я дергаю его за усы или за хвост – кусается, но если гладить от головы к хвосту, то ему нравится – мурлычет. Раньше Барсик спал все время у родителей в спальне, а теперь пришел ко мне. Мама говорит, что он боится выстрелов, а у меня окна во двор и меньше слышно. Я слышала выстрелы – мы ходили на салют в Новый год. Они очень громкие и от них появляются разноцветные цветы на небе – красные, желтые, зеленые. Нет, это даже не цветы, а огромные падающие звезды. Я все ждала, что хотя бы искорка от этих звезд упадет на меня, но ничего не упало, кроме снежинок. Когда мы шли на салют, снега не было: наверное, салют разорвал небо и снег посыпался.
В комнату входит папа. C папой мне никакие выстрелы не страшны! Он сильный и высокий, может поднять меня на руки и долго-долго кружить, носить из комнаты в комнату. Эту игру мама называет «Полеты во сне и наяву». Няня говорит, что если летаешь во сне, значит, растешь. Я еще ни разу не летала во сне – я пока не выросла.
- Собирай свои вещи, через час уходим!
Хлопает дверь. Моя башня рушится – обидно, я ее почти достроила. А какие же мне вещи собирать? Катрину взять – няня как раз сшила ей из старой маминой шубы шубу, и Барсика.
- Barsik, veux-tu voyager ?
Кот сначала шевельнул ухом, затем открыл глаза – огляделся – все так же. Прикрыл нос лапой и стал спать дальше.
Я смотрю на него, и мне тоже хочется спать. Но надо собирать вещи. А час это сколько? Я помню, няня мне рассказывала, что от одной зарубки до другой большая стрелка проходит ровно за час. Надо сходить к маме и все узнать.
Такая большая тяжелая дверь. Зачем они вообще? Наверное, чтобы прятать секреты. Комната – большой сундук с секретами. Такой же, как у мамы. Я много раз пыталась узнать, что в нем. Но мне никак не поднять крышку, а мама говорит, что там мое приданное. Что такое за приданное? Кому его придают?
Я знаю наш коридор очень хорошо, но в темноте все равно страшно.
Барсик соскочил с кровати, идет за мной. У него такие маленькие лапки и ужасно большой живот! Я однажды попробовала поцеловать Барсика в живот, но он меня чуть не оцарапал. Как хорошо быть котом! Интересно, почему в коридоре нет окон? Из кухни ничем не пахнет. Жаль. Раньше всегда пахло едой. Мама еще ругалась на кухарку Глашку, что она не открывает дверь на лестницу и весь запах идет в комнаты. По мне так лучше, когда пахнет едой, чем когда ничем не пахнет.
Вот мамина комната. Фу! Какой беспорядок! Все шкафы открыты, на полу лежит всякое, мама с силой завязывает покрывало – теперь оно раздулось и похоже на пирожок с мясом.
- Maman, j'ai faim! où est papa?
- Ты вещи собрала?
- Да, почти. Осталось только на Катрину шубу надеть, а у Барсика шуба своя.
- Да, да. Барсик. Ну хорошо, иди играй.
- А есть?
- Да, да…сейчас. – Мама смотрит вокруг, ищет что-то. Как же, найдешь тут что в таком беспорядке!
Ухожу. На кухню. Барсик сидит на столе. Вот разбойник! Раньше меня пришел! Ух! Была бы Глашка, она бы его тотчас водой полила и выгнала. Открываю шкафы – ничего, только сковородки, поварешки, тарелки. На столе яблоко! Я его беру и ем. Барсик смотрит на меня: «Мяу!»
-Voici une pomme. Veux-t'en?
Барсик нюхает, отворачивается. Интересно, куда делась вся еда с завтрака? Мы ели овсяную кашу и пили чай с молоком. Раньше на завтрак были французские булочки с корицей. Глашка покупала их в кондитерской на Фурштатской. Месье Genon очень смешной и усастый: он всегда подливал мне клубничного сиропа в шоколад, когда мы заходили к нему. Теперь его нет и булочек его тоже нет. Папа хмурит брови и говорит, что сейчас такое время, когда всем придется «затянуть пояса», а у меня даже пояса нет.
Я иду к себе. Барсик бежит за мной. Низ живота смешно колышется. У меня еще много дел: надо одеть Катрину, достроить башню, еще я хочу нарисовать цветы для мамы.

Звонок в дверь. Это папа пришел! Я бегу к нему навстречу – Барсик за мной. В передней стоят какие-то узлы, а вот и покрывало-пирожок.
- Маша?! Ты что еще не одела ребенка? – Папа строг. Когда он говорит мне что-то таким голосом, то лучше сразу все сделать. Мама достает из шкафа мою шубу и начинает меня одевать.
- Мама! А Катрина? Я ее еще не одела!
- Ничего с твоей куклой не случится. Давай сюда руку.
Мама больно запихивает мою руку в рукав. Няня Наташа так никогда не сделала бы!
- А Катрина?
Мама молчит. В переднюю входят какие-то мужчины. Они тоже в шинелях, но не в таких красивых как у моего папы. От мужчин пахнет лошадьми и собаками – невкусно. Они берут узлы и выносят их вон. Я уже почти готова заплакать.
- Ну что ты, девочка, - папа опускается передо мной на корточки и становится почти одного роста со мной, - мы же едем путешествовать! В Финляндию! Разве ты не рада?
- А Катрина?
- Где твоя кукла?
-Там, - показываю на свою комнату. Папа в два шага доходит до двери и почти сразу же возвращается с Катриной.
- На! – протягивает мне с высоты куклу.
- Она же так замерзнет, - от обиды я готова разреветься.
- На! – папа дает мне пуховый платок из шкафа. Он мамин, но раз папа дал – значит, можно, я заворачиваю куклу.
- А Барсик?
Мама приносит из темноты корзинку, с которой мы летом ездили на пикник: «Вот и кот!»
- Ах да, кот, кот, - папа озабоченно трет переносицу.
Все готово. Мы едем путешествовать! В Финляндию! Так здорово, что и Катрина, и Барсик едут с нами.
Мы выходим на улицу, к Неве. Впереди папа, потом я с Катриной, за мной мама с Барсиком в корзинке.
Еще на лестнице я слышала, как папа говорил, что надо перейти через мост, а там, на Финляндском, – поезд. На мосту у него знакомый красногвардеец, который пропустит нас.
На улице холодно – метель бьет в глаза, я прижимаю куклу к себе, чтобы не замерзла.
В Петербурге зима: с Финского дует сильный ветер со снегом. Чтобы идти, приходится чуть наклоняться вперед и подставлять под ветер голову. Щеки мгновенно леденеют. Противоположный берег почти не видно за белой пеленой: только темно-бордовое здание тюрьмы угрюмо проступает. На Васильевском резко и часто стреляют. У спуска к воде страшно чернеется прорубь.
-Vous allez au Vyborg. Je vous joindrai le matin et puis nous continuerons ensemble.
- Tu ne nous accompagneras pas? pourquoi? Où passerons-nous la nuit?
- J'ai une affaire à M. Borschevski. Il y a un hôtel à la gare. Маша, дай мне корзину. - Мама отдает папе Барсика. - Я вас догоню, идите вперед.
Зачем папе Барсик? И почему он не идет с нами? Мама так туго завязала на мне платок, что не повернуться. Я – послушная – и беру маму за руку, мы идем к мосту. По набережной проезжает машина с солдатами – у них винтовки. Мост загорожен. Мы останавливаемся и ждем папу.
Биржа совсем пропала за снегом: только Петропавловский шпиль прорезается как луковичная стрела в снежно-серую высь.
Я оглядываюсь – папа бежит сквозь метель. Барсика – нет, и рука у папы красная, будто из воды, край рукава намок и покрылся белым налетом.
Мама вопросительно смотрит на папу.
- Все равно подох бы.
Мама протянула ему платок. На снег упала капля крови.


АНЬЧИК И ОЛЬЧИК

«Единственная цель, достойная человека, - это спасти мир!» - сказала мне Аньчик и, чмокнув в щеку, испарилась.
Под рукой неприятно завибрировал телефон. «Черт! Еще десять минут!!! Может, Аньчик вернется???» - думаю я, пытаясь перевернуться на другой бок. Запутываюсь в пододеяльнике, ночнушке и простыне. Телефон запутывается вместе со мной и начинает играть скрипучую мелодию. «Здравствуй, утро понедельника!» - думаю я, начиная распутываться.
Сажусь на край кровати. «Аньчик, Аньчик, Аньчик. Когда же мы виделись в последний раз? Курсе на пятом? Нет, вряд ли. Я уже тогда во Владивосток уехала к Владику… Значит на четвертом…» - ищу тапку. Тапки нигде нет. Встаю с кровати, бреду в туалет, прилипая к холодному линолеуму.
«Давно это было. Может, позвонить? Днем обязательно позвоню. Интересно, она такая же?»
В голове быстро сменяющимися слайдами: «Аньчик с огромными белыми бантами, в длинных гольфах, в школьной форме… у микрофона… улыбается. Широко-широко, белыми зубами. Что-то говорит детям, стоящим вокруг ровным прямоугольником на школьном дворе. Помнится, я тогда стояла с ней рядом, солнце еще в глаз противно светило. Нам линейку вести поручили – выпускники как-никак. Интересно, почему, вспоминая что-то, человек видит все как бы со стороны, и не важно, был ли он тогда в центре событий или нет?
Вот еще Аньчик… точнее ее ноги. Мелкий красный кирпич на Шпалерной… местами сырые пятна и лужи… Цветные резиновые кеды, шнурки завязаны бантиком, но все равно длинные – болтаются, упасть можно… Край яркого салатового платья, на нем еще какие-то странные растения темно-зеленым цветом нарисованы. Она его порвала, помню... от талии да колена почти, когда мы забор какой-то перелезали… у меня булавки были и мы его забулавили, чтобы до дома дойти. Аньчик все улыбалась и радовалась, как хорошо, что они у меня есть… а потом она его зашила и опять радовалась, что не видно ничего, ведь это ее любимое хиппейское платье…
Вот Аньчик с косичками на проволочках - на концах резиночки с маленькими бантиками - одна красненькая, другая синенькая... косички в разные стороны торчат, как у Пеппи Длинныйчулок. Опять улыбается широко-широко… искренне… Чему радуется? Да ничему – просто так, радуется и все… Прыгает, руками размахивает, песни поет из мультиков…»
Кофе горячий. Обжигаюсь. Открываю окно на кухне, ставлю чашку на подоконник. «Где мои сигареты? Где зажигалка?.. так… так... так...»
Ищу в ящике стола, иду в комнату, ищу в шкафу – нет нигде. «Тьфу ты!» Последняя надежда - сумочка. Нашлись-таки, окаянные, - прикуриваю. Первая за день затяжка дурманит. Кофе остыл…
«Аньчик всегда была против того, чтобы я курила. Одиннадцатый класс. Мы у метро обычно встречались и шли вместе в школу. Так я специально пораньше приезжала, за ларьками пряталась и курила, чтобы Аньчик не увидела, чтобы не расстроилась. На переменках все курить бегали, а я держалась: шла с Аньчиком к первоклашкам поболтать. Опять курила только на своей станции, чтобы Аньчик не видела…
Права она была. Не курила бы, кашель по вечерам не мучил. И не прокашляться, и не уснуть никак, если не прокашляешься. А кашлять начнешь, так горло все только раздерешь, а лучше и не станет.
Ничего она мне не сказала, когда я в кафе пачку достала и курить начала. На первом курсе дело было, я уже в Москве жила... Только посмотрела испытывающее, непонимающе - зачем? Я сама тогда сказала: «Только не говори ничего! Да, я курю! И что? Жизнь у меня тяжелая в Москве настала – успокаиваюсь я так!»
Кофе выпит, сигарета выкурена – теперь красится. «Интересно, если кофточка розовая, тени розовыми должны быть? Или золотисто-коричневые тоже ничего будут? Глаза подводить? Нет, не буду – размажется еще… помада... помада… вот! она часов восемь продержится… Нет. К глазам не подходит. Блеск для губ в самый раз - в сумочку его…»
А вот Аньчик никогда не красилась. Еще бы, зачем ей? И так красивая. Кожа без прыщиков, ровная, бархатистая, ресницы длинные, черные, густые, губки розовенькие, гладенькие... Только вот брови у нее не выщипанные всегда были. Сама Аньчик светленькая, как ржаное поле, а вот брови черные-черные совсем, как гуашь… И росли они как-то неровно – каждый волосок сам по себе будто бы… и нос у нее острый, длинный… на волчицу похожа.
К чему же она мне снилась-то? Да еще фраза эта. Спасать мир? Красота его спасет! Если, конечно, кто-нибудь первым спасет ее. Интересно, а номер у нее тот же? Вот доберусь до работы, обязательно ей позвоню!
Так, чтобы мне надеть? Дождь… Хорошо все-таки, что глаза подводить не стала… Зонтик. Ключи. Кошелек. Блеск. Все. Один замок. Второй. Площадка. Лестница вниз. Кнопочка. Улица. Автобус. Толпа. Метро. Турникет. Поезд. Свободное место. Тетка грудастая с тележкой и ярко напомаженными губами. Уступаю. Моя станция. Эскалатор. Турникет. Двери-убийцы. Толпа. Как-кап-кап. Пробоины в асфальте, заполненные водой. Машина. «Блин! Козел!» Железная дверь. Мокрые руки. Холодная ручка. Скользкие плиточные ступеньки. Цок-цок-цок. «Привет, Степа!» -прямо по коридору. Дверь. Ключ. В офисе нет никого. Кнопочка компьютера. Скрежещет модем, дозваниваясь до Сети.
«Аньчик… мокрый Невский... Толпа… Трудно идти вдвоем – только и успеваешь уворачиваться от зонтиков. Серо-зеленый Казанский собор. Дом книги – весь в лесах, даже глобуса не видно. Светофор. Красный свет. Толпа людей, машины завизжали. «Ах, Ольчик, ну кем же мне быть?! Вот ты, куда пойдешь после школы?» - «На юрфак поступлю. Буду известным адвокатом, олигархов всяких защищать». - «А я?» - «А ты можешь быть искуствоводом», - снисходительным тоном оракула говорю я. Обе смеемся «То есть искусствоведом или там филологом!» - исправляюсь сквозь смех. Дождь».
ICQ загружается… Открываю почту.
«Филологом, блин. Известным адвокатом! Ну и глупые же мы были обе. Правда, Аньчик потом поступила на филфак на русский как иностранный. А я? Вот сижу в пыльном офисе и бумажки перебираю. Да нет, хорошая у меня жизнь, конечно, могло и хуже быть, если бы не развелась, так и было бы хуже. Маленькая однокомнатная квартира на последнем этаже ветхой хрущевки. Из всех окон видны трубы и краны. Где-то шумит океан, и все время пахнет рыбой. Слава богу, хватило ума детей не заводить! Как там Владик?»
У вас пять непрочитанных сообщений. Входящие. Кликаю.
Где записная книжка? Ящик стола: недописанный отчет. Наклеиваю на монитор бумажку – «ОТЧЕТ!!!».
Следующий ящик. Бумага для принтера, прокладка, карандаши, скотч... О! Вот она! Зеленая, потрепанная, по бокам обклеенная синей изолентой... Мне ее Аньчик подарила на день рождение еще в десятом классе. Мы с ней тогда все мечтали начать планировать каждый свой день, чтобы время даром не терять и все-все происходящее туда записывать, чтобы потом в старости внукам показывать. Смеялись. Открываю букву «А». Корявистым почерком на первой строке ее телефон, рядом написано «АНЬЧИК» и нарисовано сердечко – она сама записывала. А еще на странице для дней рождений отметила свой и мой, нарисовав солнышко ядовито-желтой, почти салатовой, гелиевой ручкой.
Интересно, чем она сейчас занимается? Помню, она хотела открыть учебный центр для иностранцев, изучающих русский язык, где-нибудь в глухой деревне. Чтобы был бревенчатый, крепкий дом, баня с березовыми вениками, удобства на улице, лошади, куры… чтобы все, как на Руси. Конечно же, у нее все получилось. Она на стажировку в Америку ездила и курсы маркетинга закончила, и магистратуру. С такими знаниями только жить да радоваться! Вот приеду к ней в ее дом, будем в баньке париться, о мужиках болтать, детство вспомним… Хорошо будет!»
Набираю номер 8 – гудок…
- Алло!
- Здравствуйте, тетя Наташа! Это Оля!
- Какая Оля?
- Дебровская!
- Здравствуй, Ольчик!
- А Аню можно?
- А Аня умерла!
- Как умерла?
- Так умерла. Больше двух лет назад. Я думала, ты знаешь.
- Нет, не знаю.
- Позвони еще кому-нибудь. Нет у меня сил.
- Спасибо. До свидания. Извините, - вешаю трубку. Ничего не понимаю. Что теперь делать?
Дверь офиса открывается, входит Макс. Рослый, худющий парень двадцати лет, с копной рыжих волос.
- Привет!
- Привет! Ты чего такая ошарашенная?
- У меня подруга детства только что умерла.
- Бывает, кофе хочешь? – бросает Макс, не глядя на меня, и включает компьютер.
- Нет, спасибо, - в ответ только стук клавиш - длинные тонкие пальцы стучат по клавиатуре. Худая жилистая рука водит мышкой. Макс уже пятнадцать лет тесно общается с компьютером, у него руки как у профессионального пианиста.
Машинально удаляю рассылки, смотрю гороскоп: сегодня Вас ждет приятная встреча. Уделите больше внимания любимому человеку. А кто у меня любимый-то? Только Аньчик, наверно, и была. Как была?
В животе появляются бабочки, густой комок подступает к горлу.


ЗДРАВСТВУЙ, ДОЛГАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ!
1. Она.
Он пришел утром в субботу. Открыл дверь своим ключом. Звякнул колокольчик, который им подарили на свадьбу друзья, чтобы он защищал их дом от злых духов.
Она как раз закончила завтракать: постное печенье и чай. Завтра Пасха. Первый субботний завтрак в одиночестве за три года. Он пришел за своими вещами. По-американски поговорили: «как дела?» - «отлично!». «Ну вот и хорошо!» - подумала про себя.
- Кофе хочешь?
- Давай.
Кофеварку им подарили на свадьбу. Они уже решили, что он заберет только свои вещи, а все остальное оставит ей. С чем пришел, с тем и уходил.
Пока она заваривала кофе, он искал сумку.
- Кофе готов! – крикнула из кухни, и горло сдавило. Каждое утро этими словами он ее будил. «Кофеготов!» - всего одно слово, и день начинался.
Привычно сели рядом.
- Мне сказали, что на развод подают по месту прописки, - сказал он, намазывая хлеб маслом.
- Кто сказал?
- Вера.
- Ты ей рассказал? А брату?
- Да, я всем рассказал.
- И что говорят?
- Все очень удивлены. Говорят, что не надо спешить.
- А я еще никому не сказала. Даже маме, - она поспешила скорее сделать глоток. Обожгла язык.
- Когда скажешь?
Она пожала плечами и опустила глаза.
Молча допили кофе. Накануне они договорились остаться друзьями. Встретились в круглосуточном кафе рядом с домом. Он приехал как всегда после работы, она вернулась из каких-то гостей. Он уже заказал пиво, она попросила зеленый чай.
- Ну что, расстаемся?
- Ага. Я закурю, ты не против?
- Кури, - он посмотрел в окно. На улице зажглись фонари.
- Мы все взрослые люди, - она выпустила дым в сторону, - так всем будет лучше. Я не готова бросить курить, не общаться с друзьями и завести ребенка.
- Да, я понимаю. Мне нужна жена, которая будет меня слушаться.
- Вот опять: жена!
Помолчали. Посмотрели друг на друга.
- Все будет хорошо. Мы еще найдем себе…, – она не сразу подобрала слово, – людей.
- Ты всегда можешь ко мне обратиться за помощью, - он допил пиво.
- Да ладно тебе. Как будто кто-то умер. Нам же не по сорок лет, - она подозвала официанта и попросила счет.
Каждый заплатил за себя сам.

Он встал из-за стола, поставил свою кружку в раковину и пошел в комнату. Взял большой походный рюкзак, аккуратно начал складывать бумаги со стола. Она смотрела телевизор.
- Вот гарантия на твой монитор. Три года гарантия, не забудь, - он показал ей желтую бумажку и отложил ее.
Новый компьютер он подарил ей на день рождение.
- Возьми чемодан, в рюкзак-то все не влезет, - она выключила телевизор и полезла на антресоли. От пыли расчихалась, глаза начали слезиться.
- Давай я.
- Нет, тебе нельзя, у тебя астма.
Она вспомнила, как он лежал в больнице с приступом, а она каждый день после института ездила к нему. Привозила вкусного. Через неделю все охранники уже знали ее и не спрашивали, к кому идет. Соседи-старички в палате говорили им что-то про настоящую любовь.
Быстро отдала ему чемодан и ушла на кухню поливать цветы в одинаковых глиняных горшках, которые они выбирали вместе.
- А где мои носки?
Она вздрогнула.
- На балконе сохнут, - вода из цветка полилась через край. Вместо того чтобы вытирать ее, поспешила к балкону. Неуклюже столкнулись в дверях, молча посмотрели друг другу в глаза. Стараясь не касаться ее, он отдал ей охапку носков.
Она села на диван и начала их разбирать. Он молча доставал из шкафа одежду и складывал ее в чемодан. Как робот.
Вот неаккуратно заштопанная дырочка на пятке. Однажды вечером он пришел с работы, а на носке - дырка. Попросил «зашей!» и она зашила, хотя в ящике лежало несколько пар новых.
Сложив носки в пакет, она ушла на кухню. Покурила. Начала мыть посуду. Он все еще копошился в комнате, открывая шкафы, доставая бумаги, диски, книги.
Вот хлебница – он сам прикрепил ее к стене, вот его любимая кружка с надписью «Дорогому мужу», вот нож, которым он резал мясо. Он любил покупать мясо на рынке, долго выбирая, прицениваясь, торгуясь. Он готовил его с луком, острым перцем, кидая крупные куски на раскаленную сковородку, забрызгивая маслом и жиром все вокруг. Она всегда ругалась на него за это: «И кто все это будет отмывать? Все в масле! Даже чайник забрызгал! Фартук бы надел! Все рубашка в пятнах! Мне потом стирать!». Расплакалась. Испугалась, что он зайдет на кухню и увидит слезы. Проскользнула в ванную. Включила воду. Перестала плакать. Вот полочки, которые он вешал, вот полотенце с его именем, но чего-то не хватает, что-то изменилось: нет зубной щетки и бритвы. Она взяла ножницы в одну руку, в другую – свою косу. Раскрыла ножницы и миллиметр за миллиметром, слушая хруст, отрезала волосы. Выключила воду. Колокольчик на двери звякнул.
«Ушел!» - вспыхнуло в мозгу. Волосы выскользнули из руки и рассыпались по кафельному полу .

2. Он
Он открыл дверь своим ключом. Из кухни вышла беременная жена брата - Катя. На ней был розовый махровый халат.
- О, а ты быстро!- Катя достала из кармана яблоко и, потерев его о рукав, откусила.
- Так вещей-то немного, - он снял с плеч большой походный рюкзак. Куртку повесил в шкаф.
- Зря ты ей все оставил. Три года вместе жили, а ты как был, так и пришел.
- Мишка скоро будет?
- Он с работы обычно около восьми приходит, но сегодня выходной, так что, думаю, будет пораньше. Мы там тебе место в шкафу освободили, - Катя пошла на кухню к телевизору.
Он отнес вещи в комнату. Сел на диван, помассировал плечи, натертые рюкзаком. На этом диване они в первый раз занимались любовью. Смотрели какой-то ужастик, она прижималась к нему, вздрагивала, когда на экране происходило что-то неожиданное. Он обнимал ее, держал за руку, гладил по волосам…
Открыл шкаф, достал одежду из чемодана, аккуратно разложил. В их общем шкафу все всегда было вперемешку: ее футболки с его майками, лифчики с его трусами, хотя они с самого начала договорились, у кого какая полка. Усмехнулся, вспомнив, что она ничего никогда не могла довести до конца: на права так и не сдала, хотя оставалось сдать только «город», бросила на четвертом курсе один институт и поступила в другой, месяц походила в художественную школу, потом надоело… А ведь он так старался: учил ее водить, покупал учебники, нашел художку рядом с домом.
Раскладывал бумаги, документы. Нашел записку: «Еда на работу для любимого мужа», разрисованную сердечками. Раньше он находил такие записки в холодильнике на коробке с бутербродами. Она всегда делала вкусные бутерброды, намазывала хлеб кетчупом или майонезом, клала листик салата, огурец или помидор. Захотел есть.
На кухне скучала Катя: «Слушай, а чего вы решили развестись?» - «Да так как-то». Он положил на блюдце кусок домашнего пирога с капустой. По привычке поискал свою кружку с надписью «Дорогому мужу», но вспомнил, что забыл ее. Налил в стакан кефира и ушел в комнату. Стал смотреть в окно, поставив на пустой подоконник еду. «А дома все окна заставлены цветами. Она их то зальет, то не поливает по несколько недель. Интересно, что она делает? Надо будет ей позвонить, предупредить, чтобы вещи мои не выкидывала, если найдет. Даже попрощаться не вышла. Заперлась в ванной».
Накануне они договорились остаться друзьями и никому ничего не говорить, пока не разведутся официально. Он ждал ее в кафе, она как всегда опаздывала. Заказал себе пива подороже, но оно оказалось разбавленным. Она пришла трезвая, хотя обычно возвращалась из гостей навеселе. Поздоровались, как будто ничего не произошло.
- Ну что? Ты согласна на мои условия?
- Нет. Я не готова бросить курить, прекратить тусоваться и родить тебе ребенка, - она закурила.
- Я так и думал. Мне нужна жена, которая будет меня слушаться.
- Но я-то человек! – она выпустила дым в сторону.
Помолчали. Он смотрел на нее и думал: «Какая же она красивая. Красивая и глупая. Ведь ничего же без меня не сможет. Даже обои в комнате поклеила и те отошли, а ведь это проще простого. Только и знает, что тусоваться со всякими Сергеями, Ваньками, а эта ее подруга – поэтесса Ольга…». Вздохнул.
- Да не вздыхай ты так! Никто ж не умер. Все будет хорошо!
- Ты всегда можешь ко мне обратиться за помощью.
- Ага. Ну что? Счет?- она затушила сигарету.
- Да, я заплачу.
- Ну уж нет! Я теперь свободная женщина, - она улыбнулась и положила на стол пятьсот рублей, которые утром взяла у него.
Вышли из кафе. Похолодало. На улице уже зажглись фонари. Она привычно взяла его под руку: «Слушай, а ведь дома хлеба нет. Пойдем купим».

Потом он играл в «Civilization IV». Катя пару раз заходила в комнату будто бы за какой-то книгой.
Вечером пришел брат: «Ты как? Нормально? Все забрал? Ты извини, что я не помог с вещами», - Мишка крепко пожал ему руку.
- Да не, нормально все. Вещей-то немного.
Втроем поужинали пельменями. Катя ушла в ванную. Мишка мыл посуду: «Знаешь, я последнее время не уверен, что хочу этого ребенка».
- Чего?
- Ну, понимаешь, когда мы поженились, Катя была такой целеустремленной: хотела найти работу, научилась водить машину, занялась английским, а потом она стала какой-то… домохозяйкой. Сидит у телевизора целый день. Ничего не читает, ничем не интересуется.
- Так ведь же она беременная!
- Это понятно. А вдруг она навсегда останется такой? - Мишка намылил тарелку.
- Не, не останется, - он пытался шутить, - она на пятом?
- Да, на пятом, но ты же понимаешь, о чем я.
- Да ты что, с ума сошел? Она - прекрасная жена! Готовит, убирает, не курит, по гостям не ходит, крестиком вышивать умеет. Знаешь, я всегда тебе завидовал.
- А я – тебе, - Мишка улыбнулся и выключил воду. Катя из комнаты крикнула: «Ми-иш! Иди сюда, тут фильм начинается!». Мишка вздохнул и пошел к жене.

Он достал сигарету из пачки, покрутил в руках. Закурить не решился, испугавшись, что опять попадет в больницу. У него была астма. Он недавно лежал с приступом. Она приходила к нему каждый день, привозила вкусного. После ее ухода старик-сосед по палате каждый раз долго расспрашивал, как они познакомились, как живут, рассказывал про свою жену-покойницу, которая его очень любила, но иногда, к сожалению, изменяла.
Пошел в комнату. Включил телевизор. Щелкал каналы: с первого по пятнадцатый и обратно. В субботний вечер по телевизору показывали только рекламу. Вспомнил, как она хотела стать стюардессой и завести кошку, как начала увлекаться футболом: накупила значков с эмблемой «Спартака», распечатала календарь игр… Вспомнил, как она просила научить ее играть в шахматы, как просила купить билеты на балет… Вспомнил, что не хотел ходить с ней в гости к ее друзьям, не хотел театров и музеев. Хотел быть рядом с ней, заботиться, чтобы она ни в чем не нуждалась, исполнять все ее желания и прихоти…
Решил отправить ей эсэмэску. Сначала написал «Привет!», потом стер – вроде уже виделись сегодня. Потом написал: «У меня все нормально. Уже разобрал вещи. Смотрю телевизор». Опять стер. Еще раз пробежался по всем каналам и написал: «Как ты? Что делаешь?». Отправил. Отложил телефон. Смотрел какой-то американский боевик: все взрывалось, толпы людей куда-то бежали, накаченный, перемазанный сажей мужик в обтягивающих джинсах дрался с другим таким же мужиком.
Завибрировал телефон – одно новое сообщение: «У меня все хорошо. Я сплю».
Он швырнул пульт, тот ударился об шкаф и раскололся на две половинки.

3. Мама
Мама открыла дверь своим ключом. Звякнул колокольчик.
- Ирочка, Федя вы дома?
Она нехотя вышла из комнаты. Встала так, чтобы не было видно коротких, собранных в хвостик волос. Вчера, когда ее муж пришел забрать свои вещи, она отрезала косу. Ирина всегда с удивлением рассматривала свои детские фотографии, с которых на нее серьезно смотрела девочка с короткими волосами. У нее, сколько она себя помнила, всегда были длинные косы.
- Да, я дома, - мама отдала ей сумку, - что на даче?
- На даче просто отлично! Погода такая хорошая была. Жаль, что вы с Феденькой не поехали. Ну ничего, в следующие выходные…
Ирина не услышала, что будет в следующие выходные. Проскользнула на кухню, разбирать сумку.
- Ира, а где Федор? – вошла мама. Ирина спряталась за дверцу холодильника.
- Федор ушел. Собрал вещи и уехал к брату, - медленно сказала Ира, чтобы голос не дрожал.
- Как уехал? Куда? Боже мой! А что ты сделала с волосами?
Ирина обернулась. Мама стояла почти вплотную к ней. По ее шее пошли красные пятна. Ирина испугалась, что мама ударит. Отклонила ее руку, отошла к двери.
- Что ты сделала с волосами? Ты что, совсем дура?! – мама захлопнула холодильник.
- Я не дура. Мы решили пожить немножко отдельно. Волосы отрастут.
- Как отдельно? У тебя что, мужик есть какой-то? В нашей семье никогда разводов не было! Я тебе всегда говорила, что вся сила женщины в ее волосах! Как ты могла так поступить!
- Хватит, мам, – Ирина устало опустилась на стул, - тебе чего жалко? Федора или волос?
- Боже! Как же вы так? Что же это такое? Это я во всем виновата – не надо было с вами жить… - у мамы потекли слезы, оставляя на лице черные полоски.
- Ну хватит, хватит, успокойся, - Ирина обняла маму, - все будет хорошо.
- Ой. Все, мне плохо. Дай валидол скорее.
Ирина поспешила в комнату, отыскала таблетки. Мама лежала на кровати, утирала слезы бумажной салфеткой.
- На, - протянула белую таблетку на ладони.
- Это полностью моя вина. Не надо было с вами жить. Федор на меня за что-то обиделся, да? – мама присела на кровати и жадными глотками выпила воду.
- Ты ни в чем не виновата. Прекрати. Мне и так тяжело, а тут ты еще. Все будет хорошо. Мы еще не развелись. Просто решили сделать паузу.
- Какую паузу? Ира, ну что ты такое говоришь?
- Слушай, это моя жизнь.
- Твоя, твоя… А волосы-то зачем резать? – тяжело вздохнула, высморкалась.
Дочь сидела рядом. Взрослая. Серьезная. Чужая. Похудела как-то. Осунулась. Спереди вроде и не заметно, что без волос. Вспомнила, как иногда заплетала ее по утрам. Ирина садилась на диванную подушку между маминых ног и говорила: «Отдаюсь на волю твоей фантазии! Только недолго, а то я опоздаю». Мама брала тяжелые русые волосы, перехватывала их на макушке ленточкой, разделяла гущу на пряди и крепко заплетала косу. Иногда - колосок. Волосы как шелк струились между пальцами. Завязывала маленький, незаметный бантик. Вечером расплетала волосы дочки. Кудрявые, пушистые, длинные. Федору очень нравились. Он называл ее русалкой. Ну как же так? Ведь он ее так любил. Дарил цветы, кофе по утрам варил. А она? Каждый вечер ждала его, бутерброды на работу готовила, звонила по пять раз на дню. Нет. Тут что-то не то. Она, наверное, его выгнала из дома.
- Ты что, с кем-то спишь? – спросила мама дочь.
- Нет. Прекрати.
- Как же так? Я ничего не понимаю. Давай я ему позвоню, и вы помиритесь.
- Мы не ссорились. Телефон дай.
- В сумке.
Ирина принесла мамину сумку из прихожей, достала телефон, стала нажимать на кнопки.
- Ты ему не позвонишь. Я только что стерла его номер.
- Ничего, - бодро сказала мама, - у меня в записной книжке записан.
- Мама, я прошу тебя. Отстань. Мы сами разберемся, - Ирина закрыла лицо руками.
- Ну не плачь! Раньше надо было думать, - мама погладила дочку по голове.
- Тебе лучше? – Ирина подняла красные глаза. Нос распух, губки поджаты - совсем как в детстве.
- Ну да.
Ирина крепко обняла маму и, стараясь не поворачиваться к ней спиной, вышла. Мама вспомнила себя в двадцать два года. Была не замужем, работала в книжном магазине, участвовала в институтском кружке химиков, любила ездить на картошку, ходить в коротких, по моде, юбках. В тот год осенью умер ее отец. Они с мамой остались одни. Плакали по вечерам, почти не разговаривали. На сороковой день смерти она пошла в парикмахерскую и отрезала свои косы, которые до сих пор хранит в белье на верхней полке шкафа. Потом она жалела о волосах, но терпения отрастить их так и не хватило.
Хотела заглянуть к дочке, но та уже погасила свет: «Спит, наверное, уже, бедная, глупая».
Мама разобрала кровать, выключила лампу. Долго не могла уснуть, ворочалась. Открыла форточку.
Ей снился отец. Он держал за руку школьницу с большим белым бантом на макушке.

РИТА. ОДИН ДЕНЬ

«Мурка, ты мой муреночек…» - затянули во дворе мужики, бренча на гитаре. Рита проснулась. Вчера легла поздно, от недосыпа шумело в голове. «Мурка, ты мой котеночек!» «Козлы! – подумала Рита. - Восемь утра, а они уже…» Хлопнула дверь - мама ушла на работу. Рита встала, закутавшись в одеяло, дошла до кухни. Выпила кофе, сделала несколько затяжек. «Вы знаете, что за сегодня день?» - вопрошал голос за окном. «И действительно!» – подумала Рита, после чего аж подпрыгнула: «Экзамен!» Зачетка в сумку, неожиданно обретшей твердость рукой накрасилась, побежала.

Экзамен уже начался. У аудитории толпились однокурсники, обсуждая взгляды протопопа Аввакума на государство.
- Привет! Ну как, готова? – Рита поздоровалась с бледной, еще больше чем обычно похожей на привидение, Никой.
- Почти. Вчера всю ночь читала. В голове – каша.
- А у меня шпроты.
- Что?
- Шпоры, говорю, у тебя есть? – улыбнулась Ника.
- Есть.
- Дашь?
- Конечно, я все равно списывать не умею, - Ника порылась в сумке и вытащила аккуратно нарезанные бумажки, обмотанные тонкой зеленой резинкой.
- Кто последний? – громко поинтересовалась Рита. Никто не отозвался…
Рита зашла, поздоровалась с тучным, как всегда потным, преподавателем и вытащила билет: «Платон «Государство» и «Политические взгляды И.В. Сталина». «Платон. Платон Каратаев? Платон Андреев? Платонов Андрей?.. Государство… state. Взгляды Сталина: мочить всех!..»
- Воронина, вы тут не одна вообще-то! Какой номер билета?
- Двадцать семь.
- Садитесь.
«Хорошо хоть в дневник запись не сделал», - усмехнулась про себя Рита и спряталась за широкую спину Ильи. Не спеша, написала на экзаменационном листке свою фамилию, предмет, номер группы, фамилию преподавателя не вспомнила: «Государство» она прочитала еще в школе, а со Сталиным и так все понятно. Пришла эсэмэска: «Пойдем на футбол? В три на «Парке культуры» в центре зала».
- Не провоцируйте меня, Воронина! Сейчас отправлю за дверь! – преподаватель хищно смотрел в ее сторону и был похож на обезумевшую панду.
- Извините, это я так, - Рита положила телефон в карман и улыбнулась.
Улучив момент, она достала нужные шпаргалки и на всякий случай списала оба вопроса. Очередь тянулась медленно, как всегда захотелось в туалет. Отвечала быстро, не заглядывая в исписанный мелким почерком листок. За окном кружился тополиный пух.
Преподаватель налил себе минералки и устало улыбнулся.
- А почему вы через раз ходили на семинары?
- Я работаю, - Рита покраснела.
- Я тоже работаю, - все работают в каком-то смысле!
- Я исправлюсь в следующем семестре. Честно!
- Очень на это надеюсь, - преподаватель протянул Рите зачетку.
Рита поднялась, собрала вещи и вышла из аудитории. «Ну, что? Что попалось?» - посыпались со всех сторон вопросы. ««Государство» и Сталин» - Рита осторожно заглянула в зачетку.
- Государство и Сталин? А второй какой?..
- Что поставил? – поинтересовалась Ника.
- Отлично!
- Ты куда сейчас?
- На футбол. Кому шпоры? – громко спросила Рита.
- Давай мне.
Рита отдала бумажки какому-то незнакомому парню.

Серега уже ждал. На платформе теснились десятки людей в красно-белых и изредка красно-зеленых шарфах, но Рита увидела его сразу.
- Приветствую! – Рита кинулась ему на шею.
- Здорово! – Серега смущенно улыбнулся и поправил красную кепку.
- Не понимаю, - протяжно сказала Рита и, взяв Серегу за руку, потащила его сквозь толпу к выходу.
- Что? – Серега крепче обхватил ее ладонь.
- Как у тебя кепка не падает.
- Мозга много!
У эскалатора была давка, и Серега приобнял Риту.

Они познакомилась в тамбуре поезда «Москва-Санкт-Петербург». Серега ехал на дерби с бомжами, а Рита – погулять по городу.
- Ты журналистка? – спросил Риту тогда еще незнакомый парень с бутылкой пива и затуманенным взором.
- Да, а что? – соврала она на всякий случай. Завязалась беседа, обменялись телефонами. Серега с интересом рассказывал про футбол и угощал пивом.

«Самый сильный и могучий!.. - затянули наверху эскалатора, и Рита тут же подхватила что есть мочи: - Скоро станешь чемпионом!» Мужчина с портфелем, стоявший впереди, обернулся, и Рита смутилась. Серега достал мелочь из кармана и кинул вниз. Монетки запрыгали, отскакивая от балюстрады.
- А я пятерку сегодня получила.
- Молодец, мама похвалит!
- Ничего смешного не вижу!
- А я и не смеюсь…
У метро было многолюдно. Молодые люди, сгруппировавшись по цветам, ждали своих. Менты цепочкой выстроились от метро к стадиону, некоторые были на лошадях. Очередь к туалету пестрила красно-белыми и красно-зелеными шарфами. Светило солнце.
- Я тут на собеседование ходила в издательство «Лунатик», - Рита достала сигарету.
- Это фантастика что ли? - Серега дал ей прикурить.
- О да! – Рита выпустила дым, - офис почти за МКАДом, негибкий график работы и зарплата - пятнадцать тысяч без налогов.
- Фуллтайм?
- Еще какой!..
- Понятно…
Когда подошли к кассам, Рита стала в очередь, а Серега отправился искать билетик у знакомых.
Шагах в десяти от Риты мужчина, державший за руку мальчика в красно-зеленой, как флаг Конго, шапке с рогами, разговаривал с омоновцем. Они болеют за «Локомотив», а Конго – бывшая французская колония. Рита вспомнила, что сегодня в Музее кино показывают фильм Клода Лелуша, и написала эсэмэску подруге Олесе: «Пойдем в кино на «Мужчину и женщину»? Сеанс в 9. вход 150 рэ.» Рита учила французский язык еще в школе и каждый год собиралась пойти на курсы. Олеся надеялась выйти замуж за иностранца и с удовольствием ходила с подругой на французское кино.
- Вот билет, пойдем скорее, - Серега потянул Риту за руку, - на Б7 не было, взял на Б6, так что придется перелезть.
- Окей! - Рита поправила юбку.
- Слушай, а чем ты вообще хочешь заниматься? – спросил Серега.
- Я не хочу ездить далеко и сидеть целый день в офисе. Ладно, я в туалет, встретимся на трибуне.

Рита осмотрелась. За последние пару минут уже несколько человек ловко перепрыгнули через ограждение и растворились в толпе на Б7. «Пошла!» - сама себе шепнула она...
«Эй, ты куда?!» - окликнул ее круглый, как шарик, милиционер и погрозил пальцем. Рита показала в ответ язык и поспешила к Сереге, который ждал на самом верху.
Футболисты разминались на поле, какие-то парни в красных бейсболках разворачивали плакат, и Рита старалась разглядеть, что на нем написано. Она заметила, что игра уже началась, только когда толпа взревела: «Боооже, Спартак храни!..»
Рита старалась следить за игрой, но все время теряла из виду мяч. В опасные моменты она зажмуривалась и хватала Серегу за руку. Он улыбался.
Телефон в кармане завибрировал – ей написал Петр: «Привет! Я в Киев на weekend еду к друзьям. Поехали?! В 5.30 на «Киевской кольцевой» в центре зала». «Гооооол!» - взорвались трибуны. Серега радостно запрыгал, обнимая Риту, которая опять все пропустила.
- Клево! Ну, я пошла, мне на вокзал за билетами надо.
- Куда едешь?
- В Киев.
- Зачем? – удивился Серега.
- Да просто так, - пожала Рита плечами, - интересно же.
- Удачи! - Серега небритой щекой неловко коснулся Риты.
- Кепку не потеряй!
Шла 42-я минута матча.

На станции ее уже ждал Петр.
- Слушай, если денег не хватит, одолжишь?
- Конечно, Воронина, - Петр потрепал Риту по плечу, - для тебя все что угодно.
Рита познакомилась с ним на форуме, посвященном фотографии. Она искала фотографа, который мог бы бесплатно сделать фотосессию с ней. Петр безропотно согласился. Они встретились на «Коломенской». Пока искали солнечную полянку, Петр вспомнил, что поблизости живет его знакомый журналист. Когда он дозвонился до него, выяснилось, что журналист – дома и курит с какой-то поэтессой траву. Ребята поспешили к ним - фотосессии не получилось.
- Фотоаппарат не забудь, может, в Киеве полянку найдем, - кокетливо произнесла Рита.
- Не забуду. Главное, чтобы билеты были. У меня друзья тут в Питер собрались, а с билетами – облом, так они…
Рита не слушала, что было потом, разглядывая миловидную, как из советского журнала, девушку за окошком кассы. На настенном календаре, который висел прямо над девушкой, красным квадратом было отмечено двадцать пятое июня.
- Блииин! – Рита рылась в сумке в поисках телефона, - сегодня же зарплату должны дать.
- Ты работаешь? – удивился Петр.
- Ага, немного. Держи деньги, - Рита протянула ему скомканные купюры. - Вот паспорт. Я побежала. Как купишь билет – напиши.
- Ну ты даешь, блин, - Петр засунул деньги в карман джинсов.
Ширинка слегка расстегнулась. «Вот дурак», - подумала Рита и, хлопнув Петра по плечу, поспешила к метро. «Дурак, но фотограф классный, наверно…»
На ходу пыталась дозвониться до редакции.
- Здравствуйте, это Рита. Извините, что так поздно звоню, но у меня были небольшие проблемы в институте. Я успею за зарплатой?
Подошел ее поезд, Рита не услышала, что ей ответили, но сказала: «Да-да, конечно! Я скоро буду».

У четырехэтажного здания редакции она столкнулась с седой худощавой женщиной. Рите всегда казалось, что под темно-серым пиджаком Людмила Йонна скрывает крылья, а по вечерам, оставшись дома наедине с кошкой, она превращается в моль или мотылька и кружит по комнате, а ее кошка щурит малахитовые глаза и лениться ее поймать.
- Людмила Йонна, здравствуйте еще раз. Я тут… – растерялась Рита.
- О-ох, Рита, я все понимаю: у вас институт, работаете!.. Ладно, пойдемте.
Молча поднялись на третий этаж в стареньком лифте. От Людмилы Йонны пахло лавандой. Из массивной связки ключей она с трудом выбрала один и открыла дверь кабинета. В просторной, с высоким потолком комнате, было темно и прохладно как в склепе.
- А сказки скоро выйдут? – поинтересовалась Рита и присела на стул.
- Через месяц. Я вам позвоню, - Людмила Йонна отсчитала морщинистыми, в рыжих пятнышках, руками деньги, положила их в конверт и протянула Рите. - Вам надо быть внимательнее: в переводе много неточностей, опечаток. Вы знаете язык, но торопитесь, будто бы за вами гоняться. («Иногда у меня действительно складывается такое ощущение», - подумала Рита.) Надо больше вычитывать. Кстати, а вы только английский знаете?
- Нет, еще французский чуть-чуть, - Рита заерзала: не терпелось узнать, сколько ей заплатили.
- Очень хорошо. Тогда ждите наших новых звонков. В целом мы работой с вами остались довольны.
Рита распрощалась с пожилой редакторшей и отправилась в туалет. Там она заперлась в кабинке и вскрыла конверт: 15 835 рублей за сорок тысяч знаков. Рита училась в школе с углубленным изучением иностранных языков. Шестнадцать сказок она перевела за полторы недели. Сначала загнала их в электронный переводчик, а потом отредактировала.
Выходя из туалета, Рита заметила Людмилу Йонну и спряталась от нее.

У метро она съела «крошку-картошку» без наполнителей, выпила зеленого чая без сахара и поехала к Музею кино.
В вагоне метро, обогнав старушку с тележкой, Рита уселась и достала книгу Харуки Мураками «Охота на овец». Прочитав несколько страниц, она с нескрываемым интересом принялась разглядывать уши пассажиров, но ни одного красивого уха не увидела.

- Привет! Прости, что опоздала. Давно ждешь? - суетилась Олеся, размахивая руками. - Я в новых туфлях: все ноги натерла, - замахала она еще и ногами.
- Золотые?
- По-моему, мне идет. Прости…
- Все нормально. Пойдем, дорогуша.
По дороге к кинотеатру Олеся подробно рассказывала про своего нового ухажера: «Даже не знаю, спать с ним или нет. Вдруг у него член маленький?..» Рита с интересом слушала и задавала уточняющие вопросы: «А у него кость широкая? Он крупный мужчина? Если телосложение в целом крупное, то и там все должно быть в порядке. К тому же размер не важен. Главное, чтобы умел пользоваться!»
Фильм уже начался, все места были заняты, и девушки сели на ступеньки. Рита пробовала переводить происходящее на экране, но Олеся не слушала: как обычно она много смеялась и внимательно смотрела на окружающих.
- Тише, - шикнул на них мужчина в кресле с боку. Олеся состроила ему рожу. Рите стало стыдно за подругу. Фильм был о любви.

- Ну, как тебе? – Рита закурила, как только они вышли из кинотеатра.
- Нормально, только я ничего не поняла, - Олеся напудрила носик.
- Может, посидим где-нибудь?
- Не, я домой. Я завтра с Максом встречаюсь: надо выспаться, - Олеся посмотрела на свое отражение в витрине.
- Ясно. Ну ладно, я прогуляюсь.
- Чау! – На прощанье Олеся чмокнула Риту и, неуклюже переставляя ноги в золотистых туфельках, спустилась в метро.
«Дура, - злобно подумала Рита, - и уши у нее не красивые!» Она постояла еще немного у перехода, купила банку «Отвертки». У ларька толпились какие-то помятые мужики, и Рита пошла в парк напротив.
«Хороший день сегодня, насыщенный! Надо его как следует запостить. Интересно, что скажет юзер indigo?» Рита зафрендила его в сообществе «Жизнь как в кино». Indigo читал все ее посты, комментировал их, интересовался ее жизнью; она делала то же самое в ответ.
«Чем бы завтра заняться? Следующий экзамен – через четыре дня. Может, в театр сходить? Надо бы кому-нибудь позвонить утром. Ладно, посижу в Интернете, что-нибудь придумаю…» - Рита допила коктейль.
В полупустом вагоне метро напротив нее сидела седоволосая лесбиянка и улыбалась. Рита стала тоже ей улыбаться. Лесбиянка вышла на одну станцию раньше. Рита подошла к дверям поезда и украдкой посмотрела на свое левое ухо, потом, делая вид, что поправляет волосы, – на правое. «У меня хорошие уши. Очень хорошие!» - с удовлетворением отметила она.

Дома никого не было. Еще в пути Рита получила эсэмэску от мамы: «Я уехала в командировку. Позвоню завтра утром. Деньги на холодильнике. Будь умницей!»
Рита разделась, сходила в душ. Когда чистила зубы, зазвонил телефон. Трезвонил он долго – прежде чем снять трубку, Рита тщательно прополоскала рот.
- Слушаю.
- Что так официально? Один мой знакомый, кстати, вообще любил говорить «квартира».
- А, это ты. Я думала маме звонят – люблю, когда нас путают по телефону.
- Нравится притворяться?
- Ага, - усмехнулась Рита.
- Как день?
- Как всегда – всего понемногу; очень устала. А у тебя? – Рита выключила свет и легла на кровать, укрывшись одеялом с головой.
- Подожди, я чаю налью, – было слышно, как полилась вода, - у меня все хорошо.
- Здорово!
- Черт!
- Что случилось? – Рита начала раздражаться.
- Язык обжег.
- Ты хочешь мне сказать что-нибудь по существу?
- Какому существу?
- Ну… - Рита немного подождала, но на том конце было тихо. - Пока тогда, - она положила трубку и чертыхнулась.
«Как всегда, а все-таки обидно, – пробормотала Рита, – ну ничего. Завтра будет новый день. Новый, длинный, насыщенный день...»
Рита разговаривала сама с собой, лежа одна в темноте.

«МАМА! МАМОЧКА!»

Через некоторое время боль стала настолько сильной, что я выпала из забытья. Казалось, меня разорвали, вытащили наружу все самое сокровенное – женское, и неумелой мужской рукой запихнули назад. Я потрогала между ног – палец оказался красным, будто начались месячные. Я испугалась. Мимо прошел бородатый врач в несвежем бирюзовом халате, хотела спросить у него, нормально ли это, но постеснялась. Он же мужчина, а тут такое дело. «Дура, - сказал мне кто-то черно-красный внутри, - а ноги перед Димкой раздвигать не стеснялась! Вот изойдешь вся тут кровью сейчас и сдохнешь». Стало горько и противно, стыдно. Хотелось заплакать, но сил не было – внутри все ныло и жгло. Просто сжалась в комочек и тихо-тихо заскулила. От обиды.

Я лежала на койке в коридоре второразрядной больницы. Серо-зеленые стены давили. Рифленые, похожие на море в осенний день, они надоедали своей однообразностью. Глазу негде было отдохнуть от их одинаковой поверхности. Меня положили в коридоре, потому что через пару часов я должна было отойти от наркоза и уйти домой.
Мне стало стыдно оттого, что все проходящие: и врачи, и медсестры, и больные, забредшие сюда из других отделений, - знали, что произошло со мной час назад, знали и смотрели с укором. Мимо отстучали стройными ножками в модных туфельках две девушки в белых, выглаженных халатиках. Они о чем-то шептались, бросили на меня взгляд аккуратно накрашенными глазами и пошли дальше, хихикая. Я понимала, что смеются они о своем, но кто-то черно-красный внутри меня твердил: «Вот, слышишь? Даже эти малолетки-практикантки из семьи банкира смеются над тобой!!! Ты такая теперь жалкая и дохлая, что любая из них может плюнуть тебе в глаза и будет права. Она никого не убивала. Она выйдет замуж по любви за приличного, обеспеченного молодого человек. Родит ему двух карапузов. У нее все будет тихо и спокойно в жизни. Дети, муж, собака. Ты тоже так хотела, только вот твоя мечта уж никогда не сбудется, потому что ты жалкая и никому не нужная. Бесхозная! Кому нужна баба после аборта??? Ты теперь и родить-то не сможешь!»
Стало досадно за свою слабость, грустно от невозможности взять вещи и уйти из этого страшного места. Казалось, что его воздух – воздух йода и бинтов - пропитал меня всю, и теперь мне никогда не отмыться от него. Я вся пахла болью, страхом и кровью.
Пузырь со льдом на животе противно жег кожу и давил. Холод немного притуплял рези в животе. Казалось, что внутри меня поселилась стая темных бабочек; они шевелились, трепетали, щекотались, причиняя тупую боль. Эта холодная боль передалась в ноги. Даже пальцы замерзли, хотелось отодвинуть резину со льдом от себя, но сил не было. Было ледяное, ноющее бессилие, хотелось плакать, но в глазах было сухо.

Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как меня привезли сюда. Медсестра – полная женщина лет пятидесяти, с ярко-синими веками и малиновыми губами, делавшая мне укол, говорила, что он будет действовать не больше двух-трех часов. «Полчаса на операцию, часа полтора уже здесь лежу, - думала я, - скоро отпустит». «Какая операция? Убийство, аборт! – опять скрежетал внутри голос черно-красного. - Убийство! Как ты будешь с этим жить? А ведь мог же родиться маленький, такой весь розовенький, без зубиков, со сморщенными пальчиками, с кривенькими ножками, без волосиков. Мальчик. Ты бы его Ильей назвала. А ты знаешь, как его высосали из тебя?»
«Нет! Нет! Нет! – твердила я себе, пытаясь перекричать черно-красного внутри. - Ничего не знаю. Это была не я. Меня там не было. Это мама все, Димка и другие. Не я! Не я! Я его любила уже!!!»
Из последних сил скукоживаюсь еще больше, мысленно превращаясь в точку, в маленький комочек. Так теплее. Так я слышу только свое сердце. Другое уже не бьется.
Анестезия еще кружит мне голову, но я четко слышу голоса, точнее, тихое поскуливание лежащих рядом девочек.
Им так же не по себе, как и мне? У них такое в первый раз? Или они уже здесь были? Нет. Вряд ли. Вынести такое второй раз нормальному человеку невозможно.

Помню весенний яркий день – двадцать пятое апреля. Месячных нет. Их нет уже вторую неделю. Иду в аптеку. На последние тридцать рублей покупаю тест. Писаю в баночку из-под майонеза. Опускаю туда полоску. Кладу ее на край ванной. У меня есть от трех до пяти минут. Иду на кухню – ставлю чайник. Возвращаюсь. Вижу две предательски синеющие полоски. «Черт!»
Звоню Димке на работу. «Я беременна». Еще сама этого не осознала, а тебя уже ошарашила. Как самого близкого, надежного, верного. Молчишь в трубку.
- Что будем делать?
- Не знаю. А это точно? Ты у врача была?
- Нет. Это мне тест сказал. Что делать?
- Не знаю. Может, он бракованный?
- Вряд ли.
- Надо к врачу идти.
- Ты сходишь со мной?
- Когда?
- Завтра.
- Нет. Завтра никак. Сходи сама. Я занят на работе – совещание. Я тебе вечером позвоню. Пока. Целую. Не переживай. Все будет хорошо.
Не позвонил. Ждала неделю. Позвонила сама на сотовый. «Абонент отключен или временно недоступен». На работе незнакомый женский голос сказал, что уехал в командировку. Домашний не брал – определитель. Бросил. Глупо, пошло, бессмысленно. А я думала, что такие истории только в женских журналах, что со мной этого никогда не будет, думала, что ты самый надежный, взрослый и всегда поможешь, думала, что у нас навсегда любовь. А потом поняла, что навсегда даже родители не бывают.

Мама пришла с работы.
- Разбери сумки, я там еды купила.
- Мама, я беременна.
- Что? Я не расслышала, - в ванной шумела вода.
- Я беременна от Димы, - кричу что есть мочи. Закрываю лицо руками, сажусь на стул, плачу. Яблоки рассыпались по полу. Мама входит на кухню с полотенцем.
- Что? Как? Я тебе говорила! Что он сказал?
- Ничего. Он не отвечает на мои звонки, - смотрю маме в глаза.
- Стерва! Блядь! Дура! – как огнем обожгло по щеке. Ударила. А я подумала, что синяк будет – как в фильмах пятерня останется. Слезы зато сразу высохли. Поняла, что назад пути нет, а впереди пусто.
- Мама, что мне делать?
- Аборт! – стихающим эхом прокатилось в голове.

Я знала, что это будет, но не верила. Не хотела даже это слово в голову допускать. «Как аборт? У меня? Я же только на втором курсе! Может, само рассосется? Нет. Глупость какая! А ведь вроде умная всегда была. Только один день таблетку принять забыла».
- Как аборт? А ты мне денег дашь?
Вспоминаю, как однажды в детстве, сидя в коридоре поликлиники, листала свою карту. Там было непонятное слово, написанное с большой буквы «эпикриз» и вся информация о моей маме. Почерк неясный, кривой, волнистый, синий, но слово «аборт» ясно читается в серых выцветших клеточках. У меня должен был быть брат или сестра…
- Еще чего! – поднимает яблоки с пола. - Как юбку задирать, у матери не спросилась, а как денег дать – так мать. Взрослая уже поди, раз с парнями по подворотням процедурничаешь, так и до этой процедуры доросла уже.

А ведь Дима нравился моей маме. Говорила мне всегда: «Ты за него держись. Замуж возьмет. Приличный парень. Двадцать лет, а уже свои деньги зарабатывает, от родителей отдельно живет, бабушке помогает. Умный, добрый, воспитанный. Не то что эти, твои однокурсники, им бы только пиво на лавочке пить да на гитаре песни орать. А вот Дима – это да! Хороший парень!»
И где же он, этот хороший? Сбежал… Хе-хе! А я тут одна теперь, на клеенчатой кушетке, вывернутая, растрепанная, жалкая. Процедурничаю. Нет? Это даже не процедура, это убийство...
Я сделала то, что хотели Леша, мама. Может, я даже сама этого хотела? Нет. Не хотела. Просто выхода другого не было. Как так - родить? А учеба? А жить на что? Нет. Еще рано рожать – еще хочется для себя. Еще эгоистка. Но почему же теперь так больно и страшно после всего? И внутри усталость. Скрученное тело затекло под тяжестью больничного одеяла и холодной грелки. Распрямляюсь. Черно-красное внутри шепчет: «Убийца! Убийца!»
Спать хочется. За два часа привыкла к людям, шляющимся туда-сюда, к серым, скучающим стенам, к кряхтению соседних коек. Спать хочется. Проваливаюсь все ниже и ниже.
Звонок в дверь. Я в пестром хлопчатобумажном халатике спешу открывать. Из кухни вкусно пахнет жареной рыбой и творожным пирогом в духовке. Коридор залит солнцем из только что убранной гостиной. Краем глаза замечаю, что даже окна вымыты. «Кто там?» – «Это я!» Поворачиваю ключ. На пороге стоит Димка. Пропускаю его в квартиру. Привстав на цыпочки, целую в небритую щеку. От него пахнет стиральным порошком – приятно. Он сгребает меня в охапку. Сильные, надежные, мягкие руки, а я такая маленькая, беззащитная, вся растворяюсь в его объятия, в нем. Хорошо, спокойно, светло и ничего больше не надо, да ничего больше и нет. Только он, я и бесконечно залитое светом пространство, аппетитно пахнущее едой. И вдруг, как будто камень разбивает стекло, – плач ребенка. Долгий, надрывный – раздражает. Как будто Димка трясет меня за плечи. Понимаю, что сон все это, только глаза будто запеклись от слез. Открываю их с трудом: моя мама сидит рядом.
«Мама! Мамочка!»

---


Произведение вошло в лонглист конкурса. Номинатор - Дом Ильи
© Марина Макарчук. Из цикла «Детство»

© Фонд памяти Ильи Тюрина, 2007. © Разработка: Алексей Караковский & студия "WEB-техника".