Илья-премия

• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2008
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2007
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Тат экспорт предлагает экспорт в украину бесплатное таможенное оформление

• 19.05.09. ВНЕ КОНКУРСА

Марина Матвеева (Симферополь (Украина)). Новая Кассандра

Номинация ЖДАЛИ! Образование высшее, филолог. Поэт, литературный критик, журналист литературных изданий. Живу в Симферополе. Более 200 публикаций в изданиях Крыма, Украины, России, Дальнего зарубежья, а также в Интернет. Стипендиат Фонда «Москва-Крым» за литературно-критические работы (2000, 2002). Авторские поэтические сборники: «Светотень» (Симферополь, 2003); «Избежность» (Винница, 2005), «Теорема слова» (Симферополь, 2006).


* * *

— Мамочка,
слышишь:
кричит
ночь,
будто ее по глазам бьют...
Если б
у Бога
была
Дочь,
было бы легче тогда бабью...

— Думаешь,
милая?
Рас-
пад
жизни на две? Так устрой пир:
Если б
у Господа
был
Брат,
был бы таким же Его мир?

— Мамочка,
слышишь,
я все-
рьез:
душу не греет мне твой плед...
Если б
у Господа
был
пес,
он бы нашел тот потерянный след...

— Думаешь,
милая?
О-
глох-
нешь от попыток найти ответ:
Если б
у Господа
был
Бог,
думал бы Тот, что Его нет?

— Мамочка,
слышишь,
ведь жизнь —
пыль!
Надо успеть хоть тоску излить...
Если б
у Бога
хоть Кто-то
был,
мы не умели бы говорить...

— Думаешь,
милая?
Без
глаз
мир не идет, не глядит без ног.
Если б
у Бога
не было
нас,
он бы, пожалуй, и не был Бог.


* * *
Не живет поэзия без «ты»
-сячелетий, прожитых попарно.
...гласную в костюме безударной
я не выдам, так же, как кресты
вместо подписей в контрактах брачных
не сломаются и в самых мрачных
тауэрах бесполой духоты,

где уже поэзия — без «я»
-вления народу и без хлеба
из камней — возносится на небо,
руки-ноги со стыдом тая,
ибо нынче модны только крылья.
Что тебе до сора, эскадрилья
бабочек, и что до бытия,

где не есть поэзия без «лю»
-бой из двух десятков древних истин,
что цепляют за душу когтистей
якоря, иному кораблю
не дающего сорваться с рейда —
даже в бурю, даже в снах по Фрейду,
где на аннотациях пилюль

писано: поэзия без «боль»
-шого мира, где ее не надо, —
Кремль без Александровского сада
(красота без воздуха), фа-соль
в супе — и без помысла о Верди,
«Тоска» с ударением на верном
слоге, бесхарактерная роль.

Отпусти поэзию. Пускай
ходит кабаками, менестреля,
голой вылезает из постели,
посмотреть: не взломан ли сарай? —
а не обязательно — на Геспер.
Пусть излечит сифилис и герпес,
прежде, чем — в неизлечимый рай.


* * *
С.К.
Когда умеешь говорить и жить,
молчание и смерть, пожалуй, скучны.

...Твое сказуемое подлежит
сказанию о подлежащем...
Уж не
пытаешься ли испытать в судьбе
сравненья с тем, кто был в начале Словом,
кто не хотел, чтоб вечно во гробех
лежали молча все: и словоловы
и словоиспускатели?
Так Он
давно узнал, что Словом быть смертельно.

Но согласись, что каждый, кто рожден,
достоин смерти.
Ох, и сверхпредельны
ее достоинства!.. Она одна
по-настоящему жива без речи.

Услышь её!.. Как радиоволна
невидима, так смерть в извечной сече
неслышимо берёт над жизнью верх
и коронует тишину над звуком —
её рабом, чьи кандалы вовек
несокрушимы. Изгибаясь луком
и резонируя в голосниках
соборов и в утробах инструментов,
разнясь на крик и вопль, на вздох и ах,
и делаясь предельно когерентным,
он лишь доказывает, что его
ничто не сможет вызволить из плена
Её, что не нуждается ни во
интерференциях и ни в рефренах,
Её, что есть тогда, когда ничто
другое — нет.
Таким, как ты — иная
вселенная: едва ли сможешь то
сказать, чего она еще не знает...


Против порчи

Есть да-нность. Но еще пытаюсь в нет-ность
себя вгонять. Постыла мне секретность,
где каждый вздох — в усах и в париках,
где на душе, забвением укрыта,
вздыхает у разбитого корыта
старуха, у которой старика —

— да что пиры, дворцы, меха собольи! —
последнего отняли!... В раме боли
любой портрет бессилием силен,
как «Софья в Новодевичьем» ...В раздирах
зрачков блестят стрелецкие секиры...
Да этим ли перстам беленый лен

для плащаницы покрывать крестами
из канители? ...Волчьими хвостами
мне разорили в горнице очаг
завистники. И намели метаний,
бессильных в исполнении желаний
и помыслов — что злато и парча! —

все о глазах, которые живые...
Со мной такого не было. Впервые.
Чтоб звезды резались из десен дня,
а вечер был бессонницей беременн,
чтоб стыл в груди незваный Анн Каренин,
а поезд вел охоту на меня —

тяжелый, безнадежный, непоказный,
как вдовий вой на дню стрелецкой казни,
как звон над Новодевичьей тюрьмой,
где из келейки еле видно солнце...
Царевна! Помни! Мы еще прорвемся!
К бессилию завистников — вернемся
в глубинной чаше памяти потомства —
уже за то, что принимали бой!


* * *
Ты помнишь эту молнию над городом?
Смотрели мы с седьмого этажа,
из той квартиры, где зарывшись в бороду
Всевышнего, мы спали — два мыша
в норе без выхода. И смели требовать
у стен, зажатых в цепонькой горсти,
чтобы щетинки закрывали небо нам,
и мы его не видели почти.

...А первую дождинку, слишком нежную
для авторского зноя этих дней,
вонзившуюся четко, строго между на...
Между народами в большой войне.
Увидели друг друга — галлы с бриттами, —
и любопытство вырвалось из рук:
как не познать нам Саваофа бритого
а может, скошенного, будто луг?

...А первый гром, который не встревожил и
не бросил в мозг стихийный недосмысл,
где выпадали волосинки Божии
под лапами пассионарных крыс,
и вдруг — последняя... Ох, и «кумеден» стал
растерянный, курино-мокрый ты,
когда почувствовал, что больше негде нам
запрятаться от бездной высоты...

Попробуй не дрожи всем телом, если нет
балкона и седьмого этажа,
устойчивого в самом центре треснутой
катящейся тарелки. ...Чуть дрожа —
(ты помнишь: это было? или не было?
удерживать ли в сердце? отпустить?), —
твои ресницы закрывали небо мне,
и я его не видела почти...


* * *
Выстёбыва — юсь, выстёбыва — юсь...
Ото новояз! Как в глаз!
Еще бы вас всех, еще бы вас всех,
еще бы туда всех вас —

вместились бы все. Вместилище недр —
словечко — одно на сто.
Извилива — юсь. Из вил еще не
ушел воцеле никто.

Выхрипыва — юсь, выплескива — юсь
в кавычливые тире.
...О горе мое далекое, юс
мой малый во псалтире!

Выямбыва — юсь, выформлива — юсь,
вы — Цве — та — и — ва — ю — си.
Псвоему и не фомится мне,
не петрится во смеси

неверия, отречения. Черт!..
...Мой Боже, меня прости:
иудилось мне вечерне еще —
хоть сребренники грести!

...Высверкиваясь, вызвездывал днесь
Господь свое полотно...
Сплетенье телес плетенью словес
и в ноченьку не равно.

Сбивается слог. Сбивается ритм.
Сбивается мир в испод.
Выдарива — юсь. Меня раздарить
по строчке в примеры по

вывертывань — ю, выкручивань — ю
глухих, как могила, строк.
...О горе мое, не мучай меня!
На, Боже, держи оброк.

Ты хочешь, чтобы это было — так всласть
ясырь словяной. Еще
не выстеба — лась, не вылюби — лась,
не кончен еще расчет.


* * *
С.К.
Заговори меня, заговори,
не дай мне вставить слово в монолог твой,
и буду я безмолвный интурист,
а ты — мой чичероне. И неловко
не чувствую себя, когда молчу:
я слушатель, я суть запоминатель,
я — выбор твой из мыслей и из чувств
той истины, которую Создатель
не вкладывает в слово, что еси
ритмокамланье, звукосочетантство,
произнофарисейство на фарси,
полисемейство новоханаансте…

Я тишина. Со мною тяжело.
Понять такую — вечную, как камень —
и о него волной — твой монолог —
и не пытайся. Мхами и стихами
на камне нарисуешь свой узор,
но суть его и тяжесть не затронешь.

…Веди меня за руку в разговор —
в кунсткамеру свою, мой чичероне.

Там заспиртован смысл, и за стеклом
нашит гербарий редких эрудиций,
там, вытертый от пыли, каждый том
энциклопедий, каждая страница
сияет. И безмолвные глаза
мои к ним тянутся, но в миг принятья
все исчезает, как шумливый сад
из памяти глухих — свои объятья
развертывает миру тишина
и, спеленав их в байковые пледы,
баюкает слова… В их детских снах
и есть ответы. Все мои ответы.


* * *

Слово изреченное есть лошадь…
Константин Реуцкий
Слово — это лодка…
Юлия Броварная

Слово — это маленькая жизнь.
Приглядись: она тебе мала.
Дай пришью оборку, не вертись,
не раскидывай свои крыла.
Если сильно хочешь улететь,
то к земле притянут словеса.
Слово — это маленькая плеть,
выплетаемая за глаза.
Половцы — они народ шальной,
чумовой, хотя и не зело.
Слово изреченное есть Ной,
выпущенный Богом под залог.
Лодка, в коей лошадь (и не то…) —
только паззлы для его игры.
Слово — для тебя оно ничто,
а для рыбы было бы — прорыв!
Может, только если в Рождество
у Китайской коляднешь стены,
ты поймешь, что слово — это «ввод»
на клавиатуре Сатаны.
Я тебя запомню навсегда
с расточками в буйном парике.
Слово — лодка? Нет, оно вода.
Сколько лодок во моей реке
кануло… А сколько унеслось
в неизведанные миражи…
Слово изреченное есть лось.
А неизреченное — зажим
времени на плавнике леща,
выпущенного ученым в пруд.
Слово — это маленькое сча…
с! И догонят, и еще дадут
половцы… Да хватит уж о них!
Печенеги — тоже ого-го!
Слово изреченное есть миг
между ничего и ничего.
…Нем о той, что мучит немотой,
тише, Ной, убитый тишиной.
Слово — это маленькое то,
что большое людям не дано.


Сонет

Не больно грому от его раскатиц…
Нет, это просто вспышка. Не затем ли
Господь цифровикует нашу Землю,
чтобы запомнить? Видимо, ей хватит

вращаться в свете посреди хвостатых
и этих, что «со спутником»… Не внемля
ее протестам, Бог рисует Землю.
И лепит. И мечтает напечатать.

А, может, мы и есть всего лишь слепок?
той, что жила себе тысячелепо
и в некий миг — потопом ли, огнем —

была убита? И ей на замену
отобразилась наша Ойкумена —
всего лишь холст и полотно на нем…


* * *
Сломали сливу ветры ноября.
И хочется пожить, да алыча
невкусная, по правде говоря,
поэтому дорубим, и с плеча.

Руби, топор! За рублю ни рубля
никто не даст, так хоть потешим мы-
шцы. В этом пониманье: тела для
работают и души, и умы.

Что слива! — нам бы дубушек снести,
да не один. Нас Павлов на рефлекс
такой не проверял, и где вместить
ему вокупе с Фрейдом: даже секс
сравненья не имеет с топором,
которому позволено рубить.
Позволено!.. и рухнул новый дом,
и две старухи перестали жить,
и Достоевский прячется в гробу,
решив, что это он всему виной...

Не плачь, ворона, на своем дубу —
Сегодня плохо не тебе одной...


Сонарный модеразм

Мой модератор, ты плохо меня модерируешь,
как бы иначе я так изгалялась над Господом,
так первобытно-сонарно Его препарируя,
будто все можно мне, будто я черная оспина
на непосредственно солнечном облике Ра. Донежь
буду пытаться рождать вечнобудущих Сергиев
и Серафимов? Ты плохо меня модерадуешь,
вот потому я такое сонарное стервие.

Мой мойдодыритель, сам ты нечист, как немытая
рожа рожающей в мукаж бомжихи помойныя.
Как же очиститься, где отыскать того мытаря,
что и отмоет, и дань соберет на спокойную
жизнь — без желанья писать, а с желанием тра... Та, та
жизнь это, что мне нужна, а тебе и неведомо,
что я сама уже пробуюсь на модератора
для успокойствия ряда (эпитет) поэтов. Мой

сервер для тех, у кого в голове откровения
чаще, чем тысячу раз и в туда и в обратное.
Всем ИМ так ХОчется выразить скромное мнение
о мирозданье и оного Миродераторе.
Будем спасать, распинаться, воскре... и воскрадывать
малую толику, коия нам причитает... Как
плакальщица над могилой утраченных радостей,
глядя на нас темным взглядом (эпитет ей) Таиах...
_______________________
Чувствую: явно заносит... Но sone не кончается.
Звуков так много, и с мыслями дружно семействуют...
Мой модерашка, я так не хотела отчаяться,
да вот пришлось, потому что иначе — не действует...

* * *
Белибертристика — это дремучая смесь
мира наивного с миром наитий от мира.
Есть в ней и истина, ох, и великая есть:
в каждом бывают песке жемчуга и сапфиры.

Да, не Камю. Здесь вам ками с приставкой Мура.
Оную, родный, и пишет. А ты не согласен?
переведи свое «вау» на русский: — ура! —
и закуси им коктейль из разбавленных басен.

Басенки и побасёнки — то дети Басё,
пусть только удочеренные им для прикола.
В белибердайдждесте есть абсолютное всё
для забивания в душу роскошного гола

с левой ножищи Голема, который к голам
так же относится, как твоя мама к индиго.
Сколь же спасительно — вдруг, перлюстрируя хлам,
в нем находить то, что тянет, пожалуй, на книгу,

а не на фигу. Бывает «любовный роман» —
автора будто Вергилий провел сквозь семерку
ада... Суровый профессор, заткните фонтан!
Непостижимое Вам не взвалить на закорки!

Белибер... Да! Вот такая. Но лучше живет,
чем золотые плоды фейербаховых бдений.
И умирает легко, как у.битый е.нот,
шкуркою чьею ее оплатили рожденье.


* * *
Беспомощная пустота холста —
без первых бликов, без «Христа народу» —
похожа на отсутствие Христа
в Евангелии с сурдопереводом.

Каким движеньем рук сказать Его?
Скрещеньем пальцев или кругом нимба?
Попробуй выразить на пальцах свод
небесный или солнечного лимба
багровый отсвет, радугу, закат...
Да, жесты есть, но краски и оттенки
невыносимы. Даже звукоряд
безмолвен, как поставленныц у стенки
к расстрелу, будто видящий холста
бессилье до движенья кистепальцев.

Одним сияньем глаз скажи Христа...
Да так, чтоб он в руках моих остался.


* * *
Не все ль равно, куда сходить с ума?
Александр Кабанов

Болезни — это, право, не беда.
Они — лекарство. Помнишь ту ангину,
с чьей помощью протухшая вода
любви с тебя сошла наполовину?

А то — не видишь и в глазу бельма,
когда саднят сердечные мозоли.
Не все ль равно, куда сходить с ума,
когда уже сошел в чужую волю.

В смертельный насморк? В легкий онкоСПИД?
В кретинеобьяснизм и пара-ночь-ю?
В ипо-хандрилью? В депресньюнктивит?
Или в бутылку водки на бессочье?

Когда шизолюбвия обнесла
своим налетом действия и строфы,
не все ль равно, куда сходить с осла:
на вайи или сразу на Голгофу.

Да лучше бы проехать дальше. Кон
еще не сыгран, и король твой матом
не послан… И не так ты высоко,
чтобы сходить с чего-то и куда-то.

Попробуй лучше НА… На гору влезь,
Ну, пусть хотя бы на вершину славы.
Она летальна — звездная болезнь,
зато хоть полетаешь на халяву.


Новая Кассандра

Вот и прошли времена античности.
Кажется, было еще вчера:
Люди, прямые до неприличности,
Делали эру из топора.

Алчный Алкей распевал на оргиях,
Сафо с Эзопом пускались в пляс...
Боги для мира щипали корпию,
Чтоб к Anno Domini был запас.

Тихо пугали отдельных личностей
Некой Второй Мировой войной...
Я им не верила: там, в античности,
Нежно любил меня Антиной.

Он мои кудри усыпал миртами,
Стопы фиалками перевил...
Пусть хоть расколется это мир! И мир
Мне позавидовал — и убил.

…Прятал, смущенный до непривычности,
Очи неверные Антиной...
Кончились вдруг времена античности
Некой второй мировой войной.


Над телом

Почему твоя Настасья, светлый князь,
не свенчалась-та с тобою, а ко мне,
сластолюбцу и мерзавцу, понеслась,
да лежит теперь в кровавой простыне?

Да, своим меня она не назвала,
но себя моей, рогожинской, — крича
во все уши, называла — ай, дела!
Не твоею, князь, не розой — белый чай!

Потому что пожалеть-то пожалел,
да княгинею бы сделал, чай, верно,
а чтоб так, как я, да в ноги на коле-
ни... когда — а ей бы это и одно

во борение и было б со смертёй,
что тебя бы кто за сердце пожалей...
чтоб такую, какова она — дитё! —
из ее же смрада — кровью бы своей...

чтоб болело не за муки за ее —
чтобы сам по ней ты в муках бы лежал...
Вот тогда бы было княжее житье:
весь бы мир вас поднял, Бог бы вас держал!

Я бы мог, да вот не вышел розой-бел...
Ей мое у — сердье к сердцу не пришлось.
Так гляди теперь — я душу проглядел...
Да, я спас ее. Как мог. Как мне далось.


* * *
... когда твое болезненное тело —
немыслимая Божья отбивная —
струной, натянутою до предела,
всю ревность ко душе своей познает,

о, братия! — уроды и калеки,
безногие, слепые, зайцегубы, —
желанной только плоть на человеке
бывает, — одному вы Богу любы! —

о братия, не чающие слади
от поцелуев сильных и здоровых,
в раю вас Богородица погладит
и разоймет для вас свои покровы...


* * *
В. К.
ты извиваешься в междулюдье змеем эдемским,
хочешь, чтоб яблока откусили все понемногу,
ты протекаешь сквозь каждый город сеною-темзой,
зная не понаслышке: трудно быть богом,

трудно быть семантемой, деревом, камнем,
собственным же сизифом, горой, паденьем,
трудно быть притяженьем земным, сквозь ставни
подслеповато зрящим живое самосъеденье

солнца, чей каннибаличен малейший лучик,
так и мечтает сожрать душеловные наработки,
сколько же их еще в мире, несчастных сучков и сучек,
тех, что с тобою пока не вкусили единой водки,

трудно быть маленьким, сильным, большим и слабым,
трудно быть достоевским с долботуканьим клювом,
солнце торчит в твоем небе распятым крабом,
вопленицею выкрикивая у-лю-лю во

всю золотую глотку, и очень оно похоже
на аллилуйя, но только тебе ли спутать,
трудно быть человеком — нищим слоненком божьим,
трудно, но стоит попробовать на минуту.

---


Произведение вошло в лонглист конкурса. Номинатор - ИнтерЛит. Международный литературный клуб
© Марина Матвеева. Новая Кассандра

© Фонд памяти Ильи Тюрина, 2007. © Разработка: Алексей Караковский & студия "WEB-техника".