Илья-премия

• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2008
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  2007
• Номинаторы премии
• Лонг-лист премии
• Шорт-лист премии
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Регистрация ООО

• 18.05.09. ЭССЕ

Денис Липатов (Нижний Новгород). "Пока все кругом ноют, кто-то создаёт шедевр". Интервью c Бахытом Кенжеевым.

Липатов Денис Вячеславович. Родился в Нижнем Новгороде, 19.04.1978 В 2001 г. окончил НГТУ (Политех), Инженерно-физико-химический факультет. (95-ТЭП-2) Параллельно, с 1998 года, учился там же на Социально-экономическом факультете, который также успешно окончил в 2001 году. В 2003 и 2004 годах участвовал в Третьем и Четвёртом форумах молодых писателей в Липках, организованных Фондом СЭИП Сергея Филатова. (оба раза - семинары поэзии С.И.Чупринина) По итогам четвёртого форума три стихотворения были опубликованы в альманахе "Новые писатели" (Издательство Книжный сад, Москва, 2004 г.) В 2006 году участвовал в Первом форуме молодых писателей Поволжья, проходившем (при поддержки Фонда СЭИП) в Саранске (семинар прозы М.А.Вишневецкой) В настоящее время живёт в Нижнем Новгороде. Работает в одном из НИИ по первой специальности - инженером-химиком.


24 – 25 ноября 2007 года в Нижнем Новгороде состоялся первый фестиваль поэзии Литератерра. Одним из гостей фестиваля был поэт Бахыт Кенжеев. Его творческий вечер состоялся в первый день фестиваля 24 ноября.

Каким увидели и услышали Бахыта Кенжеева?

Думаю, что при всей разности взглядов и вкусов определённая константа личности поэта Бахыта Кенжеева была увидена всеми. Этот человек – ироничен, но великодушен; артистичен, но естественен; в общении порой непредсказуем, но никогда не высокомерен.

Именно таким он был и в разговоре, который состоялся за несколько часов до его выступления. Бахыт Кенжеев просил задавать вопросы острые, политические, даже «провокационные», но ситуация здесь представлялась настолько ясной и скучной, а мой собеседник был настолько интереснее всех политических персонажей вместе взятых – да и времени было слишком в обрез, чтобы тратить его на вещи очевидные – что разговор пошёл исключительно о литературе, о литературных предпочтениях, о поэзии и поэтах. Речь Бахыт Кенжеев, как и положено поэту, заводит издалека. Из детства.

- Чтение в детстве? Мопассан, Шолом-Алейхем, Чехов, Дюма. Из поэтов: в 10 лет – Надсон, в 15 – Северянин. К Маяковскому всегда относился с подозрением. Дюма, на мой взгляд, достоин более глубокого, более взрослого, что ли, прочтения. Например, в «Графе Монте-Кристо» есть огромный пласт, которого никогда не было в русской литературе. Я говорю об уважении к буржуазии. Знаменитая сцена попытки самоубийства Морреля-старшего: «Фараон» не вернулся, Моррель не может заплатить долги, для него это позор и бесчестие, которое можно смыть только кровью. Его сын, Максимилиан, говорит, что застрелится вместе с ним. Отец запрещает ему это: а кто же тогда – говорит он – восстановит честное имя семьи Моррелей? Ничего подобного в русской литературе никогда не было. К буржуазии, которая создавала основные материальные блага страны, всегда относились с презрением. А здесь прививается понятие чести, которое, оказывается, должно быть свойственно не только аристократии. Возможно, подспудно, это носило и воспитательный характер. А русскую буржуазию никто никогда не воспитывал, а все только презирали её. Или, скажем, «Виконт де Бражелон» - ведь там есть огромный метафизический пласт. Ведь, в сущности, о чём эта книга? О старости, об одиночестве, о том, как один за другим уходят друзья, а всё что составляло твою юность, твою молодость, все, что заставляло биться твоё сердце – для нового поколения пустой звук, или красивая, но мёртвая сказка, потому что аромата той жизни они всё равно не почувствуют, аромат жизни уходит вместе с тобой и твоими друзьями. В конце концов, ты остаёшься один и даже воспоминания тебе не с кем разделить, а всё, что не могли отнять у тебя враги – отнимает сама жизнь. Кстати, теперь в русской литературе появился «свой Дюма». Это – Борис Акунин. В его книгах о Фандорине за всей этой постмодернистской игрой в разностилье, в цитатность, в подтексты «контрабандой» «протаскиваются» понятия о чести, о долге, о доблести, элементарно о добре и зле. Все эти ценности у него и у его героя никогда не девальвируются, никогда не имеют двойного дна, хотя вообще в последнее время они очень обесценились, а он пытается вновь привить их, вернуть им прежнюю высокую цену, за что – честь ему и хвала. Ну и потом, в своём жанре, это мастерская проза и очень увлекательное чтение. Детектив у Акунина перестаёт быть «чтивом», низким жанром и становится литературой. Давай дальше.

- Самые значительные для Вас авторы 20 века.

- Шаламов, Домбровский, Платонов. Из поэтов, конечно, Мандельштам. Ещё назову, недооценённых, на мой взгляд, Марию Петровых, Софью Парнок. Вообще, здесь очень длинный список может получиться: здесь, конечно, будут Набоков, Венедикт Ерофеев, Саша Соколов. О Саше Соколове, например, я впервые услышал в 1973 году, и моё отношение к нему прошло своеобразную эволюцию – сначала это был холодноватый интерес, потом – восторг, потом – дикий восторг! Хотя «Палисандрия» на мой взгляд – абсолютная графомания, но графомания тоже особого рода. Там происходят какие-то «разборки» между языком и самим автором. Это их «личное дело». Эту книгу можно прочесть, но трудно её полюбить. А вот «Школу для дураков», «Между собакой и волком» - очень люблю. В последней книге Саша Соколов предстаёт ещё и как замечательный поэт, ведь стихи Запойного охотника – это совершенно ни на что не похожая, непредсказуемая, потрясающая поэзия. Они стилизованы «под примитив», но только стилизованы, такое мог написать только очень сильный поэт. Если вспомнить более молодых, что ли, авторов, скажу, что мне очень нравились ранние вещи Пелевина – «Жёлтая стрела», «Жизнь насекомых». Ну а последним потрясающим открытием в прозе для меня стал Михаил Шишкин. Вот здесь произошло то самое, о чём сказал Пастернак: «… Когда нам ставит волосы копной / Известье о неведомом шедевре».

- Это открытие произошло по прочтении «Венериного волоса» или раньше?

- Безусловно, это было понятно и раньше. Это было понятно уже после «Нас всех ожидает одна ночь» и «Взятия Измаила». Я когда прочитал эти книги – я сразу полетел в Швейцарию знакомиться с автором. Я в таких случаях, вообще, сразу срываюсь с места и лечу знакомиться – «пропустите меня к нему, я хочу видеть этого человека» - вот так всё и бывает. Кого ещё вспомнить? Вот есть такой замечательный поэт Светлана Кекова. Надеюсь, вы её знаете? Если не знаете ещё – обязательно прочтите. Давай дальше.

- Два слова о пресловутом постмодернизме.

- Ну что тут сказать? Явление существует. Можно по-разному к нему относиться, но оно существует. Как и всякое явление в литературе его делают имена, личности. Вот ушедшего от нас в этом году Дмитрия Александровича Пригова числят постмодернистом. Но Пригов был гениальный шут! Искренний и бескорыстный. А ему на смену, боюсь, придут бездарные и циничные.

- А вот идейные предпосылки постмодернизма? О том, что всё уже написано, всё сказано, все пути уже пройдены и остаётся только игра в слова, переосмысление, игра с подтекстами. О том, что нельзя уже просто сесть и написать «Тиха украинская ночь», о том, что неизбежно впадаешь в банальность, вот об этом, что Вы скажите?

- Знаешь, по-моему, это всё чушь. Если тебя действительно «прёт», если у тебя действительно талант, если тебе действительно есть, что сказать – ты обо всём этом не думаешь – ты садишься и пишешь. И «тиха украинская ночь» можно написать. Но напишешь ты это по-своему, по-новому, язык сам выведет и подскажет. И пока один мучается, стонет, что уже всё написано, что все его опередили – как тут не вспомнить Ильфа и Петрова – «Какой удар со стороны классика!» - другой садится и пишет. Настоящая литература так и создаётся. Пока все кругом ноют, кто-то создаёт шедевр, не обращая на это нытьё никакого внимания. Литература, вообще, всегда была трудным делом. Кто сказал, что это легко? Кто сказал, что это каждому под силу?

- Отлично. Тогда следующий вопрос. Вот был такой американский писатель Торнтон Уайлдер. В одной его книге Юлий Цезарь говорит: «Я от души ненавижу всякую поэзию, кроме самой лучшей».

- Не согласен категорически. Поэзия должна быть и должна быть разная. Я, так понимаю, ты о графоманах хочешь спросить. Так вот, мне претит такое презрительное отношение к графоманам. Любое стремление к творчеству достойно уважения и должно поощряться. В конце концов, пусть лучше пишут стихи, чем торгуют мелодиями для сотовых телефонов. Хотя, можно совмещать и то и другое, наверное, но в любом случае это всегда отдушина, свидетельство того, что человек существует не только для того, чтобы есть и спать, так за что же здесь презирать? И потом я знавал графоманов, которые потом вырастали в замечательных поэтов. Вот раньше существовала система ЛИТО – лит.объединений – при каких-то предприятиях, там, в домах культуры. Как они работали? Каждое ЛИТО курировал член Союза писателей, он получал за это какие-то смешные деньги, и там было человек пятьдесят графоманов. Ну и что? Разве это было плохо? Ведь они там чему-то всё равно учились, что-то читали – и не только свои стишки – узнавали имена настоящих поэтов и их поэзию. Целью всех этих ЛИТО, вообще, было воспитание литературного вкуса, приобщение к творчеству. Потому что без творчества, какого бы то ни было – человек не живёт – а существует. И случалось, что из этих ЛИТО, из этих пятидесяти графоманов кто-то действительно вырастал в поэта. Любое стремление к творчеству достойно уважения и здесь надо быть очень осторожным.

- Расскажите о «Московском времени». Вообще, кто него входил? В последнее время даже говорят о возможном воссоединении.

- Ну, воссоединение, это, наверное, вряд ли. По разным причинам: во-первых, нет уже Александра Сопровского, главного вдохновителя и организатора «Московского времени», а потом, все мы уже стали другими, но, безусловно, и любовь и дружба сохранились. Изначально в «Московское время» входили Александр Сопровский, Алексей Цветков, Сергей Гандлевский, Александр Казинцев, Бахыт Кенжеев. Пригов? Пригов, нет. Дмитрий Александрович был настолько своеобразной, уникальной личностью, что его трудно представить внутри какой-либо группы. Ну, что представляло собой «Московское время»? Это был такой кружок «вокруг Мандельштама». Всех соединяла, прежде всего, его поэзия. Любовь к поэзии Мандельштама и неприязнь ко всему советскому, ко всему, что убило его и не только его. Вот этот пафос ненависти и отчаяния, что ли, он пронизывал, например, всю поэзию Сопровского. Вот есть у него такое стихотворение «30 апреля» - т.е. канун праздника 1 мая, дай бог памяти:

Притупилось чувство боли.
Улеглась жара к семи.
Нынче вечер тайной воли,
Власти тайной над людьми…
Только дышится свободней,
И прозрачен черный сад.
В Нижнем Кисловском сегодня
Флаги красные висят.
Я и в юности нередко
В эту пору здесь бывал,
И, прыжком доставши древко,
Тряпки красные срывал…
…Но светлеет небосвода
Накрененное крыло –
Где она, твоя свобода,
Сердца тайное тепло?..
Что ж, домой, под крышу, что ли:
Спать, и плакать, и опять –
Завтра день большой неволи –
Спать и плакать. Долго спать

Или, вот, скажем, ещё такое, потрясающей силы стихотворение:

Отара в тумане скользит по холму.
Равнина незрима для глаза.
Доколе же брату прощать моему:
Скажи – до седьмого ли раза?...
Морщинки от глаз исподлобных бегут,
И ежели деду поверить,
И ежели счет на морщины ведут,
Их семижды семь – не измерить.
Ты слышал ли песню разграбленных хат –
Отчизны колхозные были –
Про то, как он выехал на Салехард
И малого как хоронили?
Как мерзлая тундра сомкнулась над ним,
Костры на поминках горели –
И стлался над тундрой отечества дым
По всей ледяной параллели...
Господь, отведи от греха благодать
Под сень виноградного сада.
Сподобь ненавидеть, вели не прощать,
Наставь нас ответить, как надо.

Ты слышишь это отчаяние, эту ненависть, эту боль, когда кулаки сжимаешь до крови – потому что с твоей Родиной, с твоей страной творят, бог знает что, втаптывают её в грязь, делают с ней, что хотят! а ты даже не можешь ответить как надо! Или, скажем, Алексей Цветков. Недавно состоялось его возвращение в поэзию, ну, т.е. он, конечно, никуда из неё и не пропадал, но теперь, после долгого перерыва это уже совсем новый, совсем другой, по-новому звучащий поэт. Вот эта способность к обновлению она присуща только очень сильным, очень большим поэтам, это тоже свидетельство поиска, творческой неуспокоенности. Он с каким-то скепсисом относится теперь к своим прежним стихам, это его право, но и они не утратили своего звучания – тот Цветков – тоже огромной силы, потрясающий поэт. Вот, скажем, любимое, одно из самых любимых:

Зачем же ласточки старались?
Над чем работали стрижи?
Так быстро в воздухе стирались
Тончайших крыльев чертежи.
Так ясно в воздухе рябило –
И вот попробуй, перечти.
Так моментально это было –
Как будто не было почти.
И мы вот так же для кого-то
Плели в полете кружева.
Но крыльев тонкая работа
Недолго в воздухе жива.
К чему пророческие позы
Над измусоленным листом?
Мы только ласточки без пользы
В ничейном воздухе пустом.

Ты слушаешь эти стихи, читаешь их, и не понимаешь – как же раньше-то никто до этого не додумался – настолько это гениально и просто. Настолько это естественно – уподобить полёт ласточки работой над какими-то воздушными чертежами. Ну, ведь, похоже, правда? Когда возникает это ощущение – это значит, вы имеете дело с настоящей поэзией. Все эти стихи, они же, доступны теперь в Сети – есть такой ресурс «Вавилон: Тексты и авторы». Вообще, Гандлевский в «» очень много страниц посвятил «Московскому времени», очень хорошо вспомнил и передал ту атмосферу, воздух того времени. Или, знаешь, ещё раньше, совсем давно было у него такое стихотворение «Друзьям-поэтам» - вот то самое – «Понимаю снег и иней /Но понять не хватит сил, / Как ты музыкою синей / Этих троллей наделил» – эти тролли, это ведь – поэты «Московского времени» - это такие дружеские шаржи, но, кстати, вполне узнаваемые среди своих, и там атмосфера того времени, она тоже очень здорово схвачена. И ещё, вот эта мысль, которая мне очень дорога – о том, что никогда непонятно, кому и за что и по какому принципу Бог распределяет этот дар – предугадать это невозможно – и это прекрасно, и не надо этого ни понимать, ни предугадывать – в этом смысле – сама поэзия – самое убедительное доказательство существования Бога. Вот, в какие дебри мы залезли. Так об этом хватит, давай следующий вопрос.

- А вот, скажем, «авангардная» поэзия, как Вы её воспринимаете? Например, творчество Льва Рубинштейна?

- Да, очень хорошо, что мы вспомнили о Льве Рубинштейне. Он, на мой взгляд, сейчас один из лучших эссеистов в России. Если не самый лучший. Его политические эссе публикуются в Сети на ресурсе «Грани.ru». Что их отличает? Ну, кроме, безусловной проницательности, и самой гражданской позиции, это то, что в них нет лишней злобы. Брезгливость – есть, а злобы нет. Он как бы внушает: они нас не стоят, так чего же на них злиться. Его поэзия? Ну, это совершенно особая область, это свой стиль, своя уникальная система, которую он создал, и вообще это настолько большая тема, что её так сразу не разрулить. Знаешь, кто-то «врубается», кто-то – нет. Но здесь, наверное, очень много от перформанса, это всё-таки действо, это, наверное, нужно, видеть, как он перебирает эти карточки, зачитывает их. Иначе, наверное, сложно. И это тоже признак настоящего – поэзия, искусство вообще – всё же несколько более сложная вещь, чем мелодии для сотовых телефонов. Согласен?

- Кенжеев поэт и Кенжеев прозаик – «разные люди»?

- О, здесь я сразу отсылаю к своей новомировской прозе. В последнем, ноябрьском номере «Нового мира» опубликована моя повесть «Из Книги счастья».

- Отлично. Тогда, наверное, уже последний вопрос. Какие поэты стали для Вас событием в последнее время?

- Назову. Александр Кабанов, Ербол Жумагулов, Александр Стесин. Самое интересное, что они все трое – тоже эмигранты – и маршруты их эмиграции, они точно отвечают проекции моей судьбы. Кабанов – по национальности русский – является фактически эмигрантом в Киеве, Жумагулов – казах – эмигрант в Москве, Стесин – еврей – эмигрант в Нью-Йорке. Все эти города – они и в моей жизни были очень важными остановками – я подолгу в них жил – они много взяли и времени и души – но и многое, безусловно, отдали. Вообще, я думаю, эмигрантство, вот это ощущение чужака, ощущения себя в среде тебе изначально не родной, не родственной даже, оно, безусловно, откладывает очень своеобразный отпечаток на поэтику. Это всегда нечто, что нужно осмыслить, преодолеть, не хочу говорить приспособиться – но в общем – наверное, где-то и так. То, что это является мощнейшим катализатором – это точно. И потом – и в Киеве, и в Москве, и в Нью-Йорке – говорят по-русски, но говорят по-разному, это разные языки, разные поэтики, вообще, это же очевидные вещи. Да и само это перемещение – из одной культурной среды в другую – вот этот кризис – он позволяет поэту на многие вещи посмотреть по-новому, увидеть их по-новому, мозги начинают работать по-другому, слова по-другому складываться. Спокойная, оседлая жизнь – она меньше шансов для этого представляет. Поэтому мне кажется, что у «поэта-эмигранта» потенциал всегда больше, во всяком случае – от него скорее можно ожидать каких-то неожиданных, интересных открытий. Пример троих, названных, мной поэтов – тому подтверждение.

- А вообще вот этот своеобразный «поэтический бум», который в последнее время наблюдается? Столько людей пишут стихи. Он радует Вас?

- Ну, разумеется! Не может не радовать. Я стараюсь несколько раз в году обязательно бывать в России и каждый раз я вижу – сколько людей – и самое главное молодых людей – приходят в поэзию, пишут стихи, при том, что в здравом рассуждении, в материальном смысле – это дело вовсе безнадёжное, и тем не менее! И я каждый раз не устаю этому удивляться и радоваться – слава богу – не все кинулись торговать мелодиями для сотовых телефонов! Вот, если, знаешь, у Мандельштама была такая мысль, что Россию убило бы «онемение» двух-трёх поколений, что это было бы для неё равнозначно исторической смерти. Мы всё-таки литературоцентричная страна. Так вот пока не все кинулись торговать мелодиями для сотовых, пока кто-то ещё пишет стихи – а, слава богу, таких «безумцев» не так уж мало – значит, надежда есть, значит более или менее всё в порядке, историческая смерть ещё не грозит нам, потому что можно потерять всё – территории, я, там не знаю, моря, проливы, Крым – всё, а вот язык потерять нельзя, всё таки русский язык он больше приспособлен для писания стихов, чем для бизнес-планов и разного рода контрактов. Так, ну я, надеюсь, я на все вопросы ответил, и вам было интересно.

- Да, очень, спасибо за беседу.

---


Произведение вошло в лонглист конкурса. Номинатор - Точка Зрения
© Денис Липатов. "Пока все кругом ноют, кто-то создаёт шедевр". Интервью c Бахытом Кенжеевым.

© Фонд памяти Ильи Тюрина, 2007. © Разработка: Алексей Караковский & студия "WEB-техника".