Смотреть дорамы 2024 онлайн в русской озвучке

Илья-премия


2009

НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРЫ
  • 19.11.13. Писателям расскажут об авторском праве
  • 11.11.13. Дни и ночи в шуршании листьев-страниц
  • 11.11.13. Настоящие русские книги. Иностранный опыт чтения
  • 11.11.13. Поэт Ольга Касабуцкая представляет новый сборник стихов
  • 11.11.13. В груди дыра размером с Бога
  • 11.11.13. Визуальная поэзия — биологический вид творчества
  • 28.10.13. Издан полный перевод средневекового романа «Ланселот, или рыцарь телегиВ»
  • 28.10.13. Книжный магазин «ДодоВ» открыл две новые площадки в Москве
  • 25.10.13. Продолжается отбор текстов для участия в ежегодном совещании молодых писателей

  • 27.04.07. ЭССЕ
  • Марина Гринфельд (Санкт-Петербург). Тургеневиана Ивана Михайловича Гревса

    Участница Санкт-Петербургского творческого историко-литературного объединения "Studia biographica" под руководством Бориса Бессонова.


    ТУРГЕНЕВИАНА ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА ГРЕВСА


    Осенью 2000 года я неожиданно соприкоснулась с «историей души», с личностью, вобравшей в себя дух ушедшего Петербурга, юношеской мечтательности и красоты глубоких отношений учителя и ученика, подтвержденных многолетней преданной дружбой, — с Иваном Михайловичем Гревсом...

    Аничков дворец, семинар литературной биографики в Университете Петербурга...

    Вы задумывались о том, что не бывает случайных встреч? Что один взгляд на портрет запечатлеет в памяти тонкие, хрупкие и вместе с тем красивые своей внутренней интеллигентностью черты. Вытянутый овал лица, гладкую прическу. Впечатление нераскрытой тайны в лучистых глазах. Настойчивость в складке его губ. Ощущение аккуратности, правильности придает готическое очертание его лицу.

    И получилось так, что предметом моего особого внимания стала личность Гревса.


    Впервые я увидела его таким: нимб из седых волос, веки немного опущены, взгляд устремлен в века. Душевная высота, внутреннее спокойствие его обладателя. Если может фотография уподобляться памятнику, то он выглядит на ней, как памятник себе.

    И только недавно два восприятия его лица слились в общее ощущение личности, ее загадки, ее судьбы.

    Так появляется тема моей работы «Тургеневиана Ивана Михайловича Гревса».

    Вместе с этим лицом в мою жизнь вошла тайна почитания таланта Тургенева, позднее воплотившегося в исследовательский труд, полный индивидуального, глубоко прочувствованного отношения автора к герою.

    Мне предстояло открыть историю душевного кризиса И.М. Гревса в переломные 1920-е годы и тот выход, который он нашел в обращении к духовности, к творчеству русского писателя, с детских лет олицетворявшегося для него с гармонией любви и красоты.

    И, наконец, если верить в некоторую предопределенность, можно сказать, что я не случайно учусь там, где преподавал И.М. Гревс: в СПбГУ, на Филологическом факультете, на кафедре Классической филологии.

    Насколько мне известно, труды Гревса, посвященные Тургеневу, не изучались ни в целом, ни в эпизодах (исключением является вступительная статья В.А. Громова к публикации предисловия последнего труда Ивана Михайловича «Спасское и Россия в творчестве Тургенева (очерки из истории его миросозерцания)» (1927-1928, рукопись).

    Таким образом, предметом моего исследования стала дилогия И.М. Гревса «Тургенев и Италия (культурно-исторический этюд)» (энциклопедическое изд. Брокгауз-Ефрон, Л.:1925), «История одной любви. И.С. Тургенев и Полина Виардо» (М.: 1927; 2-е изд. — 1928).

    * * *

    В 1918 году так совпало, что праздновался юбилей столетия со дня рождения Тургенева. К этому же году относится то ощущение перемен, произошедших после революции, которое Гревс выразил в письме к В.И. Вернадскому: «Живется так тяжело, как никогда даже не чаялось, что может быть так! Выхода не видно. Позор и ужас. Унижение и рабство».

    Но выход появился. Проходят четыре долгих, мучительных года и в свет выходит книга Гревса, посвященная Тургеневу и Италии. Он был первым. И это было шагом к избавлению от позора и ужаса, от унижения и рабства.

    В то же время Гревс вступает в религиозное общество «Воскресение», основанное как реакция на события октября 1917 года. По делу о нем в 1928-м году Гревса дважды вызывали на допросы. И в этом смысле актом своего рода священнодействия, возрождением культуры через приобщение к наследию Тургенева и, прежде всего, через его воспоминания, был труд Гревса, посвященный исследованию личности писателя.

    Первое знакомство Гревса с Италией состоялось через тургеневские произведения. «Отлично помню, как во мне, гимназисте средних классов, именно первое чтение “Трех встреч” зародило первую жажду паломничества в Италию, поддержанную увлечением итальянскою оперою и игрою знаменитого трагика Эрнесто Росси».

    Он шел уже тогда от Италии воображаемой — к Италии реальной, современной, начала века.

    Впервые Гревс побывал в Италии в 1900-м году. А далее последовали еще две поездки, в 1907-ом, 1912-ом годах вместе с Н.П. Анциферовым и другими учениками и ученицами. Тогда же Гревс начинает преподавать в эрмитажном кружке.

    Грань между Гревсом как организатором экскурсий и тургеневедом не ощутима.

    И вот уже для него нет унижения и рабства, а есть творчество. Это выход из отчаяния, избавление от «позора и ужаса».

    Книга, вышедшая в 1925-ом году, представляет собой экскурс в жизнь Тургенева, нераздельно связанной с Италией. Итак, «Тургенев и Италия».

    Книга состоит из двух неравных по объему частей. Первая включает в себя биографические этюды, основным материалом для которых явились письма. Вторая часть книги Гревса представляет вживание в Италию через творчество Тургенева.

    В первой части особое внимание Гревс уделяет истории странствий Тургенева по Италии, близость его со Станкевичем, чья трагическая судьба обрекла его на последнюю любовь — любовь к Риму, религии — тогда, когда его «уже стерегла смерть».

    Эта дружба помогла Тургеневу по-новому почувствовать Италию «...и, в частности, вечный город». Он «...углублялся в чтение римских авторов и все больше приобщался к античному миру».

    Во второй части книги Гревс идет от произведения к произведению, от эпизода к эпизоду, и постепенно возникает ощущение их слиянности, они начинают играть в нужной тональности.

    Гревс воспроизводит, следуя за Тургеневым, его впечатления, и вся книга посвящена этому. То, что предстает из сочинений писателя, время от времени дополняется личными впечатлениями и воспоминаниями самого Гревса.

    Он поверяет собственным опытом впечатления Тургенева об Италии, и они как бы нечаянно переходят в воспоминания самого историка. Примером тому становится описание Палатина, сопровождающее цитату из письма Тургенева: «Палатин, действительно, почти самое лучшее место в Риме, и в монументальном смысле, и в пейзажном. Холм весь покрыт первоклассными, живописными развалинами римской императорской эпохи и позднейших христианских эпох».

    В книге «Тургенев и Италия» Гревс использует произведения писателя (около шестнадцати), в диапазоне от 1843 года (поэма «Параша»), до стихотворений в прозе (итоги жизни писателя). Среди них: «Песнь торжествующей любви», «Довольно», «Три встречи» (произведение особенно важное для Тургенева еще и потому, что он перепечатал его позднее в переводе на французский язык в газете Le Nord), «Накануне» и др...

    Даже статья «Пергамские раскопки» превращается в исполнении Тургенева в стихотворение в прозе. Написанная за два года до «Песни торжествующей любви», она представляет собой первое обращение к античному искусству и важна для понимания личности писателя. Тургенев приходит к античности сквозь Италию, через Италию. В этом открытом письме в редакцию он, по сути, переосмысляет свое мироощущение. Строки напоены тем потрясением, которое испытывал Иван Сергеевич, любуясь Пергамским алтарем. Короткий набросок, сделанный писателем на родине, вдалеке от увиденного, поражает точностью воспроизведения деталей.

    И если для Тургенева Италия была только культурной родиной, то для Гревса, жившего в России и оставшегося в 1920-е годы, при ощущаемом позоре и ужасе, все-таки было и еще нечто. Жизнь Италии для Гревса соприкасается с жизнью России в «...искусстве и бытовом обиходе, в старину и в современности». Он идет дальше, чем Тургенев в своей любви к России и находит «какое-то сходство между итальянским и русским, всего более южно-русским народом». Тургенев никогда не видел этого сходства, да и вряд ли он «забирается в захолустья», как Иван Михайлович. Гревс медленно, но совершал путь в Лутовиново своего детства. Не случайно здесь появляется именно «южно-русский» тип.

    Возвращаясь к истокам, к статье Гревса об Августине Блаженном (Брокгауз-Ефрон, 1912), и сравнивая интонацию, с которой он писал об основоположнике христианского миросозерцания, и настроение, с которым он пишет теперь о Тургеневе, мы видим, что Гревс приходит, возвращается после потрясения, пережитого в годы революции, а затем и советской власти, к прежней интонации. Здесь особый взгляд на личность, попытка познания его внутреннего мира, попытка создания «истории души».

    Это настроение возвращается к нему таким, каким было в канун первой мировой войны, оно в нем не умерло и после 1918 года. Не случайно, что там впервые возникает тема «индивидуальной религиозности».

    Для Гревса существовало религиозное чувство культуры, любовь к изящному. Это восторженный почитатель культуры, очарованный ею. И вместе с тем, он ощущал непостижимость мира. И именно что-то непостижимое происходило в России в 1920-е годы.

    Он истолковал Августина Блаженного как «очарованного странника», так и не порвавшего полностью с античным укладом. Гревс переводит религиозное, догматическое чувство в художественное, в творческое. Он видит двуединство этой личности, которая стремится стать единой и неделимой, как душа:

    «Своею психическою фигурою Августин являет дуалистическое сочетание в одной личности противоположных начал: с одной стороны — горячего ощущения жизни и сильных порывов мирских страстей, с другой — высшего напряжения спиритуализма, отречения от себя и от мира...»

    От обожествления автор низводит христианского писателя до людских страстей в его дуализме. И в этом есть нечто похожее на самого Гревса, возможно, не в такой степени, но неизменно присутствующее в его натуре, а так же и у Тургенева.

    Гревс не просто обожатель таланта Тургенева, но человек, сознающий свое родство и то, что его отличало от писателя.

    Италия средневековья, возрождения была далека Тургеневу, в то время как Гревсу она очень близка. «Для него не раскрылся еще широкий мир средневекового искусства». Точно так же Петербург остается неоткрытым для писателя, для Ивана Михайловича он необыкновенно дорог. В этом, может быть, сказалось открывающееся несовпадение между Тургеневым и Гревсом.

    В этой же книге Гревс касается темы «Тургенев и Петербург». Петербург является мостиком — здесь в 1843-м году Тургенев впервые услышал Полину Виардо, и именно этот город положил начало всей душевной и культурной жизни писателя.

    То южное свободное очарование, без которого не было бы позднего Тургенева, заключено в поэтическом отклике, навеянном впечатлением от «райского голоса» певицы, прозвучавшего в Петербурге:

    «Люблю». С тобой весь мир, природа, область Бога

    Слились в глубокое, безумное «люблю».

    О, повтори «Люблю»! Нет, дай дохнуть немного!

    Нет, не хочу дышать — лишь повтори, молю».

    Так писал В.Г. Бенедиктов под впечатлением от романса на стихи Юлии Валериановны Жадовской «Я все еще его, безумная, люблю» в исполнении Полины Виардо.

    «Тургенев не мог жить без любви, а лучшею любовью и более верною дружбою, чем Полина Виардо, никто не осветил его несчастливого существования». Эти строки принадлежат исследователю Италии и организатору экскурсий — Гревсу.

    И здесь уже присутствует преддверие следующей книги, посвященной Тургеневу и Полине Виардо. Город ему напомнил или подсказал новый замысел, он уже, может быть, знал, что будет ее продолжение.

    В приложении «Тургенев и Петербург» Гревс задается вопросом: способен ли писатель «ощущать красоту Петербурга?»

    Так, замысел книги «Тургенев и Италия» возникает в Петербурге, а издается она уже в Ленинграде. Двадцать пятый год — явился некоторым итогом того, что же произошло после восемнадцатого. Получается, Гревс нашел себя в советской России, избавился от того тягостного впечатления безысходности, не только потому, что обратился к нахлынувшим на него воспоминаниям, но он почувствовал встречный интерес среди молодого поколения. Вместе с тем, для него в трактовке этой темы — «Тургенев и Италия» — по прежнему значителен драматизм ощущения времени, уже не трагедия, но драма. И после того как эта книга написана, после того как в ней появилась, казалось бы, какая-то механическая прибавка — глава о Петербурге, — создается ощущение, что это экскурсия или экскурс, это переход от Италии, той, которую он помнил, и возвращение этой Италии, этого образа в Ленинград.


    * * *

    В 1927 году выходит книга Гревса «История одной любви. И.С. Тургенев и Полина Виардо». Если в первой своей книге он прибегает к цитатам из текстов Тургенева для создания того образа, в котором представала Италия для писателя, то в «Истории одной любви» главным предметом исследований становятся письма Тургенева и воспоминания современников.

    Реконструируется история непростых, более чем сорокалетних отношений писателя и актрисы. Бережно, как историк, снимая все наслоения недопонимания и прямой клеветы, Гревс повествует о том, чем была эта любовь и любовь вообще в жизни писателя. В этой книге автор не ставит перед собой задачи проникнуть в образ Полины Виардо. Скорее его интересует история взаимоотношений писателя и актрисы, как возможность глубже понять личность Тургенева.

    Гревс дал емкое определение духовным исканиям Тургенева от юности до последних лет жизни: «поиск индивидуальной религиозности». В некоторой мере талант Виардо был источником духовных сил писателя, его любовь к ней — поклонением божеству. И одновременно, глубинная сущность религиозности Гревса и Тургенева — культура и всепоглощающее чувство любви к культуре.

    Не только в «Истории одной любви», но и в ненапечатанных работах Гревс обращается к теме «Женских образов в жизни Тургенева», к теме дружбы. Можно даже сказать, что данная книга является обобщением всех предшествовавших исследований (т.к. в фонде Гревса нет рукописи с таким названием, или просто работы, посвященной отдельно Тургеневу и Виардо).

    Интересно, что в книге Гревса об Италии почти ничего нет про историю любви, а в «Истории одной любви» почти не упоминается Италия. Кажется, что это по существу главы одной работы.

    Для меня стало откровением стихотворение Гревса, найденное в Архиве Академии Наук, наполненное «ароматом любви», вторящее основному мотиву труда Гревса «История одной любви», всепоглощающему чувству любви Тургенева к Виардо:

    О дитя, в пламенеющей жажде любви,

    Ты глубокий и тайный изгиб улови.

    Чуть заискрятся очи звездой — погляди,

    Как неслышно родятся желанья в груди,

    Как невольной мечтой затуманится взор,

    Как мечта за мечтою сплетутся в узор,

    И завесу грядущего счастья открыв,

    Первый вестник любви — встрепенется порыв,

    И в безвестную даль невесомой волной

    Повлечет, распыляя в душе твоей зной.

    О, не дай разорвать нежно тканую сеть,

    Легким грезам не дай жаром страсти сгореть.

    И люби, и мечтай, и храни точно клад

    Первозданный, творящей мечты аромат.

    Продолжением темы взаимоотношений писателя и певицы стал доклад Гревса «Тургенев и музыка» к пятидесятилетию со дня смерти Тургенева. Вместо текста в личном фонде Гревса мне удалось ознакомиться лишь с отдельными выписками, с небольшим конспектом его замыслов. В докладе тема музыки развернулась полнее, чем в книге «История одной любви».

    «Музыка нераздельно связана больше всего с поэзией», а «общение с Полиной Виардо было для музыкального развития Тургенева бесконечно богато и содержательно» — пишет Гревс.

    Воображение писателя «насыщено музыкальными образами, и мотивы музыки побудили его творчество».

    Музыкальное чувство — самое близкое религиозному, родственное ему. И в каком-то смысле для Гревса, с детства пораженного звоном колоколов, Тургенев ассоциировался с музыкой. Поэзия его проникнута, вызвана ею.

    * * *

    Можно обнаружить множество совпадений, будто бы преследовавших Ивана Михайловича и нераздельно связанных с личностью Тургенева. Да были ли это лишь совпадения?

    Гревс был гимназистом 8-ого класса, когда ему довелось видеть и слышать Тургенева, (в этот период писатель участвовал в Петербурге в чтениях, устраивавшихся Обществом Литературного фонда).

    «Я помню живо то, что тогда переживалось мною; но, кроме того, сохранились письма мои от того времени к Тале Бекарюковой, которыми я проверяю воспоминания», — пишет Иван Михайлович.

    Первые свои 12 лет Гревс прожил в деревенском родительском доме, в помещичьей усадьбе Воронежской губернии, Бирюченского уезда — в «слободе» Лутовиновой (ныне Красногвардейское Белгородской области). Отец и мать Гревса происходили из дворянских семей Харьковской губернии.

    «Обстановка, в которой жила наша семья, была культурно-дворянская жизнь выше средней руки. Не было богатства и роскоши, мать моя даже любила держаться в хозяйстве строгой экономии, но достаток был ровный, мы, дети ни в чем не нуждались, — родители очень пеклись о нашем воспитании. Нас не изнеживали и не баловали, но именно культурными удобствами мы были окружены с малых лет» — пишет историк в своих «Воспоминаниях».

    Иван Сергеевич Тургенев родился в родовом имении Спасское-Лутовиново.

    Вот и первая точка сопряжения в жизни того и другого. Но это ли совпадение послужило дальнейшему выбору?

    Путь моего героя к Тургеневу лежал не только через Лутовиново, но и через детское восприятие его произведений, через голос матери, читавшей их, через всю сложившуюся обстановку быта семьи Гревсов.

    Он познакомился с сочинениями Тургенева еще в период Лутовиновского детства:

    «Мама постоянно читала нам по вечерам в долгие зимы чудесные вещи или отрывки из наших лучших писателей. В круг их входил и Тургенев».

    Там же, в Лутовиновском детстве берет начало религиозность Гревса, которая со временем приобрела черты высокой духовности и интеллектуального служения идеалу.

    Звон колоколов глубоко значим в восприятии Гревсом Лутовинова:

    «Главное же удовольствие моя религиозность находила в молитве, которая часто у меня выливалась в своей собственной форме, и в культуре, которую я конкретно, когда подрос, очень любил от церковного звона и пения до содержания драмы обряда и богослужения».

    В 1873 году семья Гревсов переехала в Петербург.

    Можно представить, каким переворотом это событие стало для Ивана Михайловича не только «в бытовой обстановке и в образе жизни, но и в отношениях с людьми». Если своею мягкостью характера он обязан царившей вокруг него доброте, в период лутовиновского детства, то Петербург, несомненно, повлиял на формирование его мировоззрения. Здесь он поступил в третий класс Ларинской гимназии, которая была расположена на 6-ой линии Васильевского острова. Как признается сам Гревс: «с этих пор и я стал» василеостровцем».

    * * *

    У Гревса было свое Лутовиново, природа которого стала для него «не только учителем, но и другом, близким существом, воплощаясь сильнее и лучше всего в коллективном лице Лутовиновского сада» [2а].

    Та смиренная Россия, родина Гревса, с ее храмами, была для него источником ценностей христианского мироощущения. В России, где другие пейзажи, нежели в Италии, нет той всепоглощающей, доведенной до вдохновения красоты природы, оба они, Гревс и Тургенев, нашли примирение и успокоение.

    Хотя, казалось бы, Иван Михайлович мог посетить Спасское-Лутовиново ранее, он войдет в имение Тургенева только в 1928 году при советской власти, когда уже не будут звенеть колокола.

    Нам не известно, посетил ли Гревс свое Лутовиново после 1917-ого года. Но можно представить, как ему этого хотелось.

    * * *

    Конечно же, не случайно именно в советское время Гревс счел для себя необходимым писать об «индивидуальной религиозности», об «Истории души» Тургенева.

    Он остро почувствовал опасность безверия в новой России. И в предисловии к своей книге «История одной любви» автор касается этой темы:

    «Может ли устареть “история”? Не на век ли она пребудет живою силою, привлекающей всеобщий интерес? Не во все ли времена будут необходимы услуги истории запросам культурной мысли для выяснения настоящего прошлым?»

    Гревс испытывает потребность вернуть, приобщить Тургенева к 20-м годам.

    Здесь наиболее важной является его рукопись «Интеллигенция в новой русской культуре», где говорится:

    «Интеллигенция — это группа лиц различного классового или сословного происхождения, объединенных духовными интересами, которые для них являются и профессиею и потребностью.

    Нужда познания и творчества составляет и ее душу, они активно ищут правды (научно — истины, этически — справедливости, религиозно — веры)».

    Но вот что особенно интересно:

    «Необходимое условие их жизни — свобода, (а от нее — правда и т.д. Всякое рабство душит интеллигенцию, заставляет ее страдать и бороться)» [4а].

    Самое главное и глубинное, что связывало Гревса с Тургеневым, наряду с внутренней свободой, — это их общие духовные корни, навсегда оставшиеся в России и соединившиеся с ее бытом и ее культурой.


    * * *


    На этом я могла бы закончить свою работу, если бы не своеобразное продолжение темы — «истории души» в работе Гревса над переводом Абеляра.

    1933 год... В канун своего 75-летия Гревс был полон творческих замыслов, но в то же время его тургеневиана не получает своего продолжения. Последним завершающим звеном становится его доклад «Тургенев и музыка» к пятидесятилетию со дня смерти писателя. Двумя годами раньше в своем письме к А.В. Луначарскому Гревс говорит о необходимости издания полного собрания писем Тургенева. И это сбылось лишь спустя несколько десятилетий.

    Гревс возвращается к истории раннего средневековья. В 34-ом году одной из тем его семинарских занятий становится «История моих бедствий» Абеляра, — скрытая параллель к «Истории одной любви». Мне еще предстоит познакомиться с этой рукописью в фонде Гревса.

    Прямым возвратом к античности стала последняя работа Ивана Михайловича, посвященная римскому историку Тациту, произведениями которого зачитывался Тургенев. Она была издана через пять лет после смерти Гревса. Как и остальные его работы, эта книга продолжает историю «Женских образов».

    В 1952 году его исследование о Таците было переведено на немецкий язык, и имя Гревса прозвучало как европейское.

    * * *



    Иван Михайлович Гревс умер на 81-м году жизни за день до своего рождения 16 мая 1941 года, в канун Великой Отечественной войны. День рождения и день смерти сблизились для него почти неразрывно.

    Я побывала на Волковском Лютеранском кладбище, где похоронен Иван Михайлович.




    Вам приходилось зимой бродить по безмолвному кладбищу, стряхивая с надгробий заиндевелый снег, в надежде отыскать заветное имя?

    Вокруг в молчании возвышаются голые стволы деревьев, и странно звучит под ногами промерзшая листва. Вечным покоем дышит все вокруг.

    В первый раз мне так и не удалось найти его могилу.

    И вот, наконец, я ее нашла. Как она гармонирует с образом позднего Гревса!

    Удивительно, что к подножию могилы, задуманной, как основание античной колонны, протянулся вечнозеленый мох. Возвращается ощущение того таинственного слияния с природой, которое сближало Гревса и Тургенева.

    И здесь мне припоминается тонко выписанный словесный портрет, принадлежащий его последователю:

    «Его античное, смуглое лицо с подстриженной, побелевшей бородой выступало в раме седеющих волос, зачесанных назад. Что-то скромное, почти застенчивое, и, вместе с тем, полное благородного изящества и чувства достоинства. Черные глаза смотрели пристально, и каждому слушателю казалось, что Иван Михайлович обращается к нему».

    Гревс и Анциферов... Они вместе преподавали в Эрмитажном кружке, осуществляли экскурсии по Италии, творили петербургское краеведение. Но не только в этом можно найти их сходство. Видимо, не случайно поздние работы Анциферова посвящены Тургеневу.

    А если взглянуть на их портреты, можно заметить, как в поздние годы стали они похожи — словно учитель нашел воплощение в своем любимом ученике.


    Произведение вошло в лонглист конкурса. Номинатор - ИнтерЛит. Международный литературный клуб
    © Марина Гринфельд. Тургеневиана Ивана Михайловича Гревса

15.04.11. ФИНАЛИСТЫ конкурса-акции "РУССКИЙ ХАРАКТЕР: НОВЫЙ ВЗГЛЯД" (публицистика) - в рамках Илья-премии:: 1. Кристина Андрианова (Уфа, Башкирия). По дороге к надежде, записки. 2. Вардан Барсегян (Новошахтинск, Ростовская область). Русский дух, эссе. 3. Оксана Барышева (Алматы, Казахстан). Верность родному слову, эссе. 4. Сергей Баталов (Ярославль). Воспитание характера, статья. Уроки рыбьего языка, или Дао Иванушки-дурачка, эссе. 5. Александр Дудкин (Маза, Вологодская область). Болезнь роста. Лишь бы не было войны. Бессмысленная беспощадность. Коллективизм индивидуалистов, заметки. 6. Константин Иванов (Новосибирск). Конец русского характера, статья. 7. Екатерина Канайкина (Саранск, Мордовия). Русский характер, эссе. 8. Роман Мамонтов (Пермь). Медный разрез, эссе. 9. Владимир Монахов (Братск, Иркутская область). Доморощенная сказка про: русское "можно" и европейское "нельзя", эссе. 10. Евгений Писарев (Тамбов). Зал ожидания, заметки. 11. Дмитрий Чернышков (Бийск, Алтайский край). Спаситель №25, эссе. 12. Галина Щекина (Вологда). Размышления о русском характере, рассказы. Конкурс проводится Фондом памяти Ильи Тюрина, журналом "Журналист" и порталом для молодых журналистов YOJO.ru. Окончательные итоги конкурса будут подведены в Москве 14-15 мая 2011 года – в рамках литературных чтений "ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ".


ПРОЕКТЫ ЛИТО.РУ

ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Современная литература в Интернете
РУССКИЙ ЭПИГРАФ
Литературный конкурс "БЕКАР"
Имена Любви
Сатирикон-бис
Дорога 21
Книгоиздание
Шоковая терапия

Кипарисовый ларец
Кирилл Ковальджи
Памяти А.И.Кобенкова
Дом Ильи

Происшествие
Каникулы
Каренина

Наш выпуск
Студия WEB-техника
Цветной бульвар

ССЫЛКИ

Ссылки





 

© Фонд памяти Ильи Тюрина, 2007. © Разработка: Алексей Караковский & студия "WEB-техника".