Родился в 1981 г., пишет с 1995 г., публикуется с 2003 г. Основные публикации: «Знамя» (№12, 2007), «Новый берег»(№ 11, 2006, №17, 2007, № 21, 2008), «Современная поэзия» (№3(4), 2007), «Литературная газета» (№42 (6194)(2008-10-15). Дипломант премии "Эврика" и международного конкурса "Заблудившийся трамвай" (конкурс имени Н.Гумилева).
* * *
Всем хороша игра фигурок деревянных:
и музыка, и смерть, и зимняя пора
в угрюмом танце их. Из тополя сухого,
из липы и сосны, ореха или вишни
мерцающие головы и торсы,
похожие на свечи в полутьме.
А где же мастера? Ушли и не вернутся.
И дымкой золотой подернут мир вокруг.
Краснодеревщик, часовщик, фонарщик
возникли на пороге, но их лица -
мираж, и вот они исчезли торопливо,
как будто кто-то их убрал с доски.
* * *
Бывает, говорит пропавший дом
с отцом, со мной,
с ошеломленным льдом,
с дорожкой, замурованной бинтами:
он - прежний, он - жилой,
он тянется устами,
натягивает ливня капюшон -
и вроде бы живой.
Но даже дом лишен
того, что дарит тело: веко,
скула и локоть, щеки все в муке
у пряничного человека
и зернышко дождя, проросшее в руке,
аптечный запах, улицы ночной
фонарная опека. Вот и ты,
моя забота, ставшая женой,
назначенная песней, тишиной,
выныриваешь, как из темноты.
* * *
На суденышке утлом,
если вам повезло,
вы увидите утром,
как в метро рассвело.
На граните и стали
не урина - роса.
Вот плакат - Малдер, Скалли.
Телеса, небеса.
Ах, секретные эти
переходы, ходы,
тут пещерного йети
вдоль по шпалам следы.
На ветвях не русалки,
на цепях не коты.
Огонек зажигалки.
Воровство простоты.
Дети, дяди и дамы
смотрят прямо в глаза,
на иконы реклам и
на зеркал образа.
Я живу на афишке,
как двухмерник иной,
франкенштейн фотовспышки
с типографской душой.
Сквозь подземные воды
возвращайтесь назад.
Надвигаются своды,
наступает закат.
* * *
Мой парк заброшен, и ему пора
беседовать с водой и мертвецами.
Здесь их дома. Укрыла их пола
пальто с его листвою и цветами.
Цветами и листвою золотой,
зеленой или черной, словно лужа,
порой - сугробов ранних берестой,
когда мотив подхватывает стужа.
Они молчат под жилистой землей
о том, как воздух нам не будет пухом,
о том, как тихо и легко зимой,
но я, бывает, слышу сном и духом,
что отзвук этой фуги хоровой
крадется между парковых развалин,
что островок с его кривой травой
к воде как будто намертво приварен.
Краснеет окоема полоса,
и туча туче поправляет фижмы.
Он рад уплыть - подводят паруса,
он рад уйти, а корни неподвижны.
* * *
Любимая, слушай: когда я стою в витрине,
а ты проходишь и смотришь слепо, как манекен,
разбухает в моей пластмассовой сердцевине
хаос, похожий на метрополитен.
Застревают в сосудах люди и электрички,
всасываются в ткани мускулов и костей,
словно я существую не в силу дурной привычки,
не состою, как прежде, из запчастей.
Это бесстыжий обман, но, поддавшись обману,
я начинаю воображать, что всё -
я человек, пускай похож на Обаму
в Музее восковых фигур мадам Тюссо.
Нас разделяют только стекло и воля.
Я выхожу из витрины. Внутри меня
ерзают на сиденьях, карандаши мусоля,
сотни поэтов в преддверьи Судного дня.
Я догоняю тебя, а во мне вагоны
сталкиваются и вспарывают стенки аорт.
Вдоль эскалаторов вспыхивают нейроны,
освещая реклам навязчивый септаккорд.
Музыка, строфика, память, цветные пятна
и голосящие люди в кровеносных путях -
всё кратковременно и уйдет безвозвратно,
не отразившись в утренних новостях.
Потому что ты по-прежнему смотришь слепо,
и это уже - начало Судного дня:
все лилипуты умрут легко и нелепо
от пустоты вовне и внутри меня.
Это чувство смерти невыносимо
и выжигает пластмассу до черноты.
Город проходит, как поезд, насквозь и мимо,
полностью распыляя мои черты.
* * *
Мы вошли в привычное метро,
заняли места для инвалидов.
Лица, что сегодня намело,
были как у прерафаэлитов.
Ведь обычно каждый пассажир
чем-нибудь походит на урода,
а сейчас – прекрасный антимир
нам открылся с потайного входа.
Схима в каждом взгляде мудака,
в каждом шаге - поступь серафима.
Он читает книгу - глубока
и для слабых душ - невыносима.
Я смотрю ему через плечо,
вглядываюсь в чертежи и знаки.
Что я понял? В общем, ничего,
кроме слов «еси», «вотще» и «паки».
Что я вывел, что я распознал,
кроме тривиальных проявлений?
Посмотрел на чудо и поржал,
написал вагон стихотворений.
Ты другая. Ты – одна из них,
пассажиров в тогах белоснежных,
медленных, сияющих, немых,
умиротворенных, безмятежных.
* * *
Спать пора, и точный участковый
вывинтил из лунок фонари,
день погас, но скоро купим новый,
ярче солнца и картошки-фри.
Снова установят нам дневные,
и ночные быстрые огни,
птиц размножат и звонки дверные.
В тишине и тьме не мы одни:
кто-то сэкономит на рассвете,
у кого-то в полдень нет заслуг,
у кого подсолнухи и дети
предпочтет не заплатить за звук,
кто-то все оставит, но свободой
не пополнит скудный рацион.
Никого не обойдут заботой
в башне на воротах Расёмон.
Говорят, что сказка спать боится,
так и ждет до самого утра.
Спите, остальное повторится.
Завтра всё вернется. Спать пора.
* * *
Было время, когда мы боялись людей
и селились, как черти, за печкой.
К нам зима приходила с пучком орхидей,
кружкой супа, домашней аптечкой.
Так и жили, о том толковали, о том
пели песни, о том тосковали,
о прекрасном, о теплом, о чем-то своем,
так мы прятались, так зимовали.
Но однажды очнулись и – черт побери! –
этот мир изменился до боли.
Хоть листай словари, хоть пускай пузыри
в орхидеи, да желтофиоли.
И теперь мы не точки в небесном шитье,
а скворцы из кирпичных скворешен –
кто распят на трухлявом рекламном щите,
кто к железной антенне подвешен.
Мы решили поверить во всё до конца
и во всем до конца сомневаться,
в монологе лжеца и сонете слепца.
Может быть, может быть, может статься!
Может быть, я не только пустой человек,
что застигнут внезапной листвою
и глядит, как уходит серебряный век,
может быть, я чего-нибудь стою.
Не по мертвому берегу тризну твори –
по живому, что свищет и тает;
посмотри, кто-то снежные губы твои
с замиранием сердца читает.
* * *
По углам, где суетится свет,
скрадывая тонкие детали,
жили-были люди-или-нет
(мы их так зачем-то называли).
Если посмотреть сквозь пузырек
и сказать четыре слова тайных,
то увидишь стертый вензелек
на солонке и на ложках чайных.
Это знак, что где-то здесь они
в тишине случайной обитали,
зажигали синие огни,
фолианты ветхие листали.
Помню их индюшьи голоса
и глаза, подернутые рябью,
и осу (у них была оса),
их походку и повадку бабью.
Как прекрасно им в тени жилось –
пряли пряжу, чайники латали,
помогали, если что стряслось,
даже крошки в кухне подметали.
Кто они, куда они ушли,
В щель в полу, в нору или на крышу?
В недра искореженной земли?
Почему я больше их не слышу?
* * *
Можно с вами, тонкими, поплыву,
будто бы я рядышком, наяву?
Осень в нашем городе, господа,
(у мотива длинная борода).
Сквозь чертополох и древесный сор
струнный не доносится перебор,
только переулками голоса –
колобку нашептывает лиса.
Если с ними рядышком поплывешь,
не спугни случайно, не потревожь
их печальных душ - поминальных свеч:
им своим путем суждено истечь.
Застилает дерево небеса,
не листва – червленые паруса.
Рыбий царь по крышам побрел на юг,
и ему на юге придет каюк.
Не губи болезных. Клади, холоп,
белый лед на белый соленый лоб.
Душ непотревоженных череда
заполняет мертвые города.
Трын-травой их выкорми на убой,
беленою, лебедью-лабудой.
Их сердец глаголами не разжечь.
Не умеешь вылечить – не калечь.
Переулков пасмурных переплет,
заплутает в сумраке пешеход.
Можно с вами, тихими, поплыву
к золотому ясеня рукаву?
Осень в нашем городе, господа.
Осень в вашем городе, господа.
Слышите, вы слышите – голоса?..
Мы не слышим более голоса.
* * *
Как-то смотришь: едет электричка,
словно лист прокалывает спичка,
оставляя черные края -
так под кожу пробираюсь я:
этих ребер старая шарманка,
кадыка сушеная таранька -
человек похож на грубый стих
и насквозь понятен для других.
Никакой загадки не осталось.
Пуговица синяя болталась.
Вот ширинку - стоит застегнуть
и над бровью ранку сколупнуть.
Неужели я и сам невнятен
и для окружающих понятен,
словно бы и не существовал,
дисками в мороз не торговал,
не сидел с напарником в ментовке,
не работал дворником в спецовке,
будто морду мне никто не бил,
будто я с Еременко не пил.
Не засунуть в ямб и анакрузу,
как я крал на поле кукурузу,
как порой заколот наповал
деревянной шпагою бывал.
Вот сижу сегодня в электричке,
телом и душой подобен спичке,
только нет и запаха огня.
Ничего не трогает меня.
* * *
Я начал замечать: мой добрый друг
становится печальней и прозрачней.
Просвечивают шляпа и сюртук,
и как бы автор ни был близорук,
а в легких ясно виден дым табачный.
Не прячет воровато друг лица:
сквозь стенки черепной его коробки
я наблюдаю ветку и птенца,
рекламный щит, прилавок, продавца;
я мысленно беру все это в скобки.
Он понемножку таял с детских лет,
но - оболочкой, а не сердцевиной.
Вот поистерлись кожа и скелет,
стопа уже не оставляет след,
но тайна в том, что сердце, сердце видно!
А я, напротив, становлюсь плотней -
булыжник в череде других камней.
* * *
Музыка погасла наверху. Это неожиданно случилось. Словно меломану-лопуху что-то недоступное открылось. Он на полуслове оборвал этих нот невидимую ересь и с тех пор уже не горевал, и остепенился, словно через тонкий слой загадок и ключей, следствий потаенных паутину он увидел в хаосе вещей смыслом осененную картину. В этом состояньи не поют, прячутся, пытаясь все запомнить: этот недоверчивый уют, холод опустелых белых комнат, шепот стекол – что-то о своем, танец запыленного фарфора, стол, обжитый всяческим хламьем, очертанья странного прибора. Музыка ушла сквозь череду дней, сменилась сном и тишиною; если я по лестнице иду, кажется: она еще со мною – помню, раньше каждого жильца провожала – нянька и привратник – и пустые, черствые сердца оплетала, словно виноградник.
15.04.11. ФИНАЛИСТЫ конкурса-акции "РУССКИЙ ХАРАКТЕР: НОВЫЙ ВЗГЛЯД" (публицистика) - в рамках Илья-премии:: 1. Кристина Андрианова (Уфа, Башкирия). По дороге к надежде, записки. 2. Вардан Барсегян (Новошахтинск, Ростовская область). Русский дух, эссе. 3. Оксана Барышева (Алматы, Казахстан). Верность родному слову, эссе. 4. Сергей Баталов (Ярославль). Воспитание характера, статья. Уроки рыбьего языка, или Дао Иванушки-дурачка, эссе. 5. Александр Дудкин (Маза, Вологодская область). Болезнь роста. Лишь бы не было войны. Бессмысленная беспощадность. Коллективизм индивидуалистов, заметки. 6. Константин Иванов (Новосибирск). Конец русского характера, статья. 7. Екатерина Канайкина (Саранск, Мордовия). Русский характер, эссе. 8. Роман Мамонтов (Пермь). Медный разрез, эссе. 9. Владимир Монахов (Братск, Иркутская область). Доморощенная сказка про: русское "можно" и европейское "нельзя", эссе. 10. Евгений Писарев (Тамбов). Зал ожидания, заметки. 11. Дмитрий Чернышков (Бийск, Алтайский край). Спаситель №25, эссе. 12. Галина Щекина (Вологда). Размышления о русском характере, рассказы. Конкурс проводится Фондом памяти Ильи Тюрина, журналом "Журналист" и порталом для молодых журналистов YOJO.ru. Окончательные итоги конкурса будут подведены в Москве 14-15 мая 2011 года – в рамках литературных чтений "ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ".
ПРОЕКТЫ ЛИТО.РУ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Современная литература в Интернете
РУССКИЙ ЭПИГРАФ
Литературный конкурс "БЕКАР"
Имена Любви
Сатирикон-бис
Дорога 21
Шоковая терапия
Кипарисовый ларец
Кирилл Ковальджи
Памяти А.И.Кобенкова
Дом Ильи
ССЫЛКИ
Великолепная картина Богатыри Васнецова готова к просмотру на нашем сайте
Художникам в помощь: техника акварельной живописи - изюминка изобразительного искуссва
cотовый поликарбонат в Челябинске
томский чат
