Дата рождения: 05.12.1985. Стихи пишет примерно с 2001 года, сознательно — с 2006-го. В 2008 была опубликована в коллективном сборнике портала «Книгозавр».
Соринки в молоке
Уже колёса рельс грызут кору,
уже звенит, наверно, подстаканник...
Небесный леший закрывает краны
у красных век, и веткой чертит круг
из завтра в завтра...
А за полчаса
до завтра вечер-нож скользил по маслу,
и смешивались в тоненькой пластмассе
коньяк и время, ад и небеса.
И Млечный, незаметный под плащом,
протягивал нам столики и стулья,
и крик уборщиц, что сводил нам скулы
и грубовато тискал за плечо,
и прикорнувший в водостоках дождь,
и усик, чуть дрожащий, циферблата,
и привокзальных сумерек помаду,
которую губами не сотрёшь, —
возьми в карман. И курточку накинь —
под плач шансонный дочери пластинки...
Мы в чёрном молоке, как две соринки,
разделимся, чтоб встретиться на дне,
где ни колёс, ни перестука, ни
кофейных гранул фонариных всхлипов...
На дне стакана мы друг в друга влипнем,
на пике абсолютной глубины.
…уже колёса отстучали и
предполночь стук вложила в рот пластинке...
Мы — в чёрном молоке как две соринки,
но, веришь, в небе нас одной сочли.
безэшье
на безэшьи эхом эха сумерек
моросью ударившей в виски
засыпают под чужие зуммеры
жухлые глаголов лепестки
имена-прожилки боль-сукровица
непричастность к миру вне мирка
сонная сопливая бессоница
саван выдаёт по номеркам
так и спать до крови обнажившимся
налажавшим в общем-то со сном
там где лист самшитный гладит жимолость
с первого по вечное число
так молчать под стёртыми подошвами
гладящими жёсткий зимний грунт
и сминаться редкими прохожими
табаком плюющими на грудь
на безэшьи кашлять жухлой кашицей
жёлтой безглагольной что мой рот
пусть вам хорошо на мне отпляшется
пусть меня никто не отпоёт
спаривается камыш над летою
спарывает земле-водяной
то что было тускло-фиолетовым
то что станет жёлтый перегной
на безэшьи плачет эхо сумерек
прикрывая земляникой рот
жрёт эпоха сбивчивые зуммеры
чьих-то судеб
и эпоху прёт
Они скачут
Они скачут, Сесилия, но, к несчастью, не теряют подков, так как нет подков...
Возвращайся, хорошая, возвращайся, — ароматом миндальных твоих духов
Обволакивай — облаком — нежный кокон, — задохнуться, не вырваться, — ни к чему!
Каждый день — бег-гимнастика-файв-о-клоки-чаепитья-и-странствия-в-чайхану,
Остальное опустим... На постном масле я в пустой сковородке насущный хлеб
Выпекаю, как блинчики, но напрасно, — налипает на бортики. Так нелеп! —
Подгоревше-невкусный, и в центре — дыры, — он сгодится, как пончик, для Санчо Панс...
Каждый день, дорогая, — как ломтик сыра, — голодающим крысам лишь в самый раз!
Устаю коротать в монологах будни, обучаюсь чуть-чуть верховой езде,
Болен яростной манией фурибундой, — тем, кто счастлив, — давно не собрать костей!
Потому окружен — невезучих толпы, и желающих выпить на брудершафт,
Надоело по-братски по спинке хлопать, целовать им запястья и локти жать...
Они скачут, Сесилия, — их четыре, ни один не сорвётся, не упадёт!
Этих всадников перекормили миром, — это значит, готовь свой последний плот!
Раз мужчинам, увы, не пристало хныкать, я не вою, не ною, — ну, здравствуй, Ной..
Но хотелось бы полы твоей туники целовать, и кудряшки, что пахнут хной...
Они скачут, Сесилия, это — к счастью, — мне давно так мерещится стук копыт!
Возвращайся, — на миг хоть, но возвращайся, чтоб добить, моя милая, чтоб добить!
Отравить чтоб духами — миндальным ядом, цианидом, улыбкой, — на всё готов...
Они скачут, — мы встретимся в центре ада,
Ты не хочешь меня навещать в палате,
Не приходишь, Сесилия, как Годо...
Котятам
Мой душу с мылом. Вешай чеснок на хвост.
Вышей подол булавками-бубенцами.
Ходит на мёртвых цыпочках чёрный пёс
с розовыми огламуренными резцами.
Капают слюни, словно оксидный дождь.
Сыро-пещерна пасть, серно-грязен — выдох.
Пёс перманентно сыт, потому что вхож
в фабрики-кухни для человечьих видов, —
лапы макает в души, — видать, тепло,
смотрит, не энданулся чтобы счастливо
вальс манекенов на островке «тефлон»,
смуглых, почти как порченные оливы, —
вяжет шпагатом щиколотки и слух,
мажет забудочным маслицем память ночью...
Валится от усталости потный google,
глохнет от писка некормленых тамагочи:
этим — рецепт свинины, — как стать свиньёй,
этим — закон двоичный — как выйти замуж,
«мальчик, не жди повестку — убьёт весной»,
«кукла, не пей из хобота — сукой станешь»...
— пёс выключает свет. И на мёртвых цы
медленно подкрадывается к кроватям.
Он не упустит ни козлика, ни овцы,
ни крестоватого брата, ни бесноватой.
Чёрный язык по мыслям ползёт змеёй,
ртуть кислород извлекает из атмосферы.
Видишь? Стоит он, совести часовой,
сборщик податей, щипач нулевых размеров
мышцы под грудью...
Мой валерьяной рот, —
анестезия, котёнок, ну что той пытки?
Так переходят огонь, непременно вброд, —
смело, не в силах, правда, стереть улыбку, —
въелась, как ржавчина...
Так и сигают с крыш,
душат детей, собачатся с матерями...
Так выживаешь в питомнике. Так молчишь,
тесно зажатый подвалами и дворами,
так у френдленты лижешь метровый хвост,
к клавиатуре пальцами прилипая.
Так замечаешь, что в зеркале — чёрный пёс
кровь с языка утирает, зайдясь от лая.
..за жизнь до перезагрузки
затяжной онлайн и привычный джихад в колонках.
распорядок дней устало пишу в журнал:
дописать стих.
догнаться горчащим лонгом.
отговорить джульку — от яда, анку — от шпал.
ограбить банк (мысленно), потравить тараканов, завести беса —
мелкого-мелкого, чесать ему пятки, кончать с утра.
разобраться с нехваткой воздуха и лишним весом.
убедить в несовершенстве отбора святого петра.
в сквозняке времён щекотать жухлый хвост эпохи,
разевать междуляжье боли, писать «цем-цем» —
разумеется, в рельсу.
жаловаться, что не всё так плохо.
материть харона, чтоб не махал веслом.
обнимать врагов, дружить с drugами, готовить дроги,
расширять дверь для плывущих вперёд ног.
и когда — моча в голову стукнет терновым соком,
писать под катом «богs only»:
„скучаю. чмок”.
***
не нужно на паузу — паузы ходят вприпрыжку,
садятся на кончики пальчиков, прячутся в рот —
и давят отрыжку заученных наживо книжек
о цинковых мальчиках и переспевших бистро,
об алых косухах на двух перечёркнутых ровных,
зелёных посадках в бутылках, танцующем джа...
не нужно на паузу — я не могу хладнокровно
рожаться обратно и бога обратно рожать
постойте, постойте, не трожьте за потную мышку!
не нужно по клавишам горла (с раскладкой двойной)!
меня заиграли в войнушку чужие мальчишки,
меня потеряли в бродилках, мне надо домой...
а кто-то всё жмёт на «restart» или реже — на «позже»,
и как мне поспать или просто окончить строфу?
и я зависаю...
и бродит троянская лошадь,
и чёрными губками щиплет в печёнке траву
Божьи коровки
Ночь без суфлёра. Белёса, как хмель, темнота.
И, до того как будильник салютом винтовок
грянет, мы будем учиться паденьям летя —
азбуке мягкой щекотки у божьих коровок.
Бабочкин пульс махаонный — язык — о губу...
Векторы зная касаний — пастись у обрыва, —
божьи коровки уверенно ищут тропу.
Сахаром слёзы блестят на глазах черносливьих.
Пыльный сверчок выползает из тумбочки и
в сладкий компот доливает напевы избушки.
Божьи коровки легко переходят ручьи.
Божьим коровкам забавно бодаться друг с дружкой.
Чёрные капельки ночи, рассветная аль,
эль, утоляющий жажду танцующих эльфов...
Воздух, зажатый ручонками тоненьких жал,
гибнет в губах. Мы становимся воздуха эхом,
эхом жужжащих жуков в котелке света бра,
острой приправой постели — изюмистый кетчуп...
Ночи целую ладошки устало. С утра
божьей коровкой усну на любимом предплечье.
окончание
над нами тихо-тихо кашлял бог.
его слюны пять капель клофелином
по кафелю стекали, говоря
как будто то, что было между строк
книжонки смерти, если только глина
способна жить, а големы горят
от влаги...
если только чёрных блюд
осколки, на которых, как на гречке,
стояли в наказание за то,
что не дошли до лёгкого «терплю»,
способны зачеркнуть «я есть» и «будь»
у маленьких ничтожных человечков,
разменянных полтыщами по сто
и отданных на мачты кораблю
в затучье…
засыпали на раз-два
на пятой — оставались только тени,
и их последний полупоцелуй
катался отпечатком по полу.
шатались окна, будто бы листва,
дома дышали тучей привидений,
размазанных по ломкому стеклу
луной, вонзившей в них свой хищный клюв.
...и мир кончался — големов и кукл,
кончался от любви и клофелина,
молчанья, что таилось между строк,
не вылившись...
сажая едкий лук
под облаком, обросшим мхом и тиной,
чихал от недовитой паутины
людишек и надрывно кашлял бог...
девятнадцать часов
километров солёный арахис догрызли пакет
опустел это к счастью
каждый час как орешек часов девятнадцать в момент
под туманистой пастью
временного безвременья города парковых струй
и прохладных скамеек
аладдино-амура-хранителя-города тру
тротуары копеек-
лимузинов шершаво-приятный поддон мостовой
стихокоды парадных
чтоб не думать что нам девятнадцати мало с тобой
что мне надо обратно
ваша максима-площадь свернётся урчащим клубком
позабыв что гигантша
фонарята роняют слезинки моргая тайком
золотой манной кашей
всё так дымчато-дымчато город подсветка поднос
леденцов привокзальных
в двадцать три отправленье десятым путём обойдём
ожидания залы
«до свиданья» минутами пишут на сизом табло
алфавит этот к чёрту
ночной город по грамму по шагу теряет тепло
город снова нечётный
икс заглавный без двойки в названии города икс
в сухой глотке першащий
придержи паровоз но испорчена нежностью кисть
ей не справиться с клячей
что фырчит вырываясь из вне- и в-квартирных аллей
мне фигурой бетонной
отпечатком ладони водить по ожившим в стекле
отпечаткам ладоней
прижиматься щекой к запотевшим окошкам а вдруг
они треснут
целую
отражение губ
отражение голоса рук
привокзальную тьму что тобою ещё леденцует
По щучьему веленью
Мы умеем рыбачить. Мы будем ловить на живца,
золотого тельца, водкой пахнущий хлеб — в междуречье,
между дельтой и дельтой, — чтоб позже пригреть у лица
наш улов и командовать им, кувыркаясь на печке.
Мы ещё не успели. В долинах не водится их.
Наши удки подточены бытом — корявые палки!
Я беру их, я — словно за миг лишь состаженный псих,
дирижёр обстоятельств, что спятил во время рыбалки.
Я хочу дирижировать адом, чертёнком во фраке и той,
недомёртвой святой, наследившей в диванных пружинах,
и прилипнуть к ладони твоей муравьиной дырой,
шрамовидною запонкой на самом месте мужчинном,
дирижировать болью скамеек, где мы не сидим,
слюнопадом у дворников, что не спугнут нас метлою,
благонравных бабулек, роняющих словострихнин
из провалов беззубых, цингою у роз и алоэ,
дирижировать небом, парадом планет, сыпью звёзд,
и, не зная, что сифилис космоса светло-заразен,
дирижировать ливером, глупо надетым на кость,
отбивать такт того, как полнеют в тебе метастазы
моего одиночества...
Дёргаться миру не в такт,
игнорировать скальпелей взмахи в архангельском хоре,
и, когда они встретятся на наших сшитых губах,
повторить то же самое праздничной раной на горле.
...а потом, где Шопен, где кувшинки, где воздух — как пруд —
неподвижно-глубок и одет в водяную кольчугу,
мы научимся жить за чертою в черте, и за грудь
щекотать нам дающую нас же рогатую щуку.
Медленные дни
Этих медленных дней, на которых кислит кислород,
под которыми воздух на время разметил границы,
серый свиток разгладить, как кошку бесшерстных пород,
подложить эту пустошь подушкой себе под ключицу
и уснуть. Мне приснится канат, на котором обнять
попытаются лёгкой обшивкой друг друга ракеты
наших писем в двоичной системе, и дрогнет канат,
и вселенная сложится в домик, для лишних запретный.
Мне приснится кефирный туман и бутылочный звон
у двери, за которой мы будем едины, как атом.
И какой-то архангел, одевшийся, как почтальон,
застеклит нам окно белым солнцем, по-детски щербатым.
И мы будем, как сахар, колоть его в дымчатый чай,
и вычерчивать формулы суммы, на мир неделимой,
наблюдать за седьмым поколеньем грачиных внучат,
по дороге на юг заглянувших в наш тёплый малинник...
Только утром кислит кислород, ненавистен озон,
и малиновый чай не справляется с тем, что покрепче,
разбавлявшим медлительность ночи стоящих часов,
без лекарства тебя в бесполезной домашней аптечке.
Это медленный вирус, худеющий на миллиграмм
за неделю, в которой улягутся три кайнозоя...
Зачехлённое солнце дрожит в окружении рам,
и ноябрь, содрогаясь, готовится к зимнему зною.
проза
Милый мой, над экватором пахнет снегом,
южный полюс целует взасос неземные оси...
Космос сошёл с ума — под его опекой
вряд ли мы сможем уже перейти на прозу.
Вряд ли мы сможем уже перейти на дружбу.
Кружит над нами солнце, захлопнув зонтик —
спицы-лучи мягким светом щекочут уши,
слово одно повторяя разочков сотню.
Милый мой, если боги с ума не сходят,
может, сойдём с ума, чтобы сбить их с толку?
Мы же бродили по параллельным хордам —
хорды столкнулись — хотелось бы, чтоб надолго,
чтобы дуэт — мини-хор, чтоб судьба — не мини,
чтоб миновали истины геометрий,
чёрные дыры чтоб не дышали в спину,
магма глубинная чтоб не лизала гетры,
чтоб над экватором пахло огнём декабрьским —
может быть, с серой — но только не было серо,
чтоб чёрный космос узнал, что такое — краски,
чтобы от зависти сдохла венера-стерва...
Милый мой, может, плюнуть? Ведь мы же — асы,
проза — и чёрт с ней! — и в прозе бывают ритмы...
Что нам экватор заснеженный? Просто трасса -
мы её вскроем любовью, как будто бритвой,
вскроем снега, расстояния, полюсовку,
мёртвые родинки на надоевшем прошлом...
Просто, как в прозе, накинь на меня ветровку —
заколосится небо звенящей рожью...
Отражения Китежа
Нет, это уже не город — балконы-крыши,
да, это — ещё не город, — пески да зыби.
Тут, видишь, щекочут ивы водичку вишней,
тут, знаешь, осетр Харона везёт транзитом.
Тут солнце посахарило крышонки клюквой,
и голуби-леденцы на пожарной ржавой
младенчески поразинули губки-клювы —
романсятся заунывно и чуть шершаво...
Закат маргарином мажется в закамышье,
на камушках - солнца кашица цвета бронзы.
Мы ивовой гибкой вилкой по водам пишем,
мы с судьбами занимаемся мягким боксом.
Из ковшика звёзды падают — и дробятся,
из Млечного кисель-кровь не к добру сочится —
знамения на песко-полосе препятствий
— нам спрыгнуть бы, икарушкам, с колесницы...
...давай мы построим дом и вживим нам жабры,
Давай, зашифруем речь — перейдём на идиш
по Китежу под водою — мы натянем бархат
невидимый над волной, — только ты да... видишь, —
и выберем простоту, и наш хрупкий выбор
из будущих всех времён так чрезмерно будущ,
что быть нам — слегка песком, и журчать верлибром,
которого, как назло, ты совсем не любишь.
Под крышами, где крюшон-голубки романсят,
под бархатом водяным, под ковшом земного
семь вечностей танцевать отраженье вальса
под дудочку призрака-крысолова.
по барабану
малахольным солдатиком-хромоножкой
над потоком
по досточке
по шажку
я жонглирую посохом и гармошкой
бог щади меня как я мать щажу
я сижу кузнечиком на эпохи
позвоночнике и сжимаю хвост
в прошлом веке ещё ночевали боги
в этом правят телец да трость
танков гусеницы – родные сёстры
колыбельные пой - не пой
накрывает лес капюшоном пёстрым
цветёт папоротник коноплёй
зуб дракона труху прокажённый ящик
в земли лоно – того - сунь-вынь
моим самым несбывшимся настоящим
все отравлены соловьи
плююсь дротиком бреда и прямотою
балансирую на ветру
все копают вглубь доходя до трои
я же неба долблю кору
заливает соком
внизу поток и
вместо стойкости ревматизм
я хочу стучать в барабаны бога
если это конечно жизнь
я скребу худой муравьиной лапкой
эту кожу –
вот бы по шву!
но меня щадит бог с зависшим тапком
так как я себя не щажу
Ворованный август
В этом тексте не будет ни вер, ни брожений, ни сюра,
эти буквы утятами сядут в тени камышей...
Все об августе пишут — видать, настоялась микстура
в ноль восьмом, отторгающем ту, что всех рыжих рыжей.
В те часы, что испанцы зовут горделиво сиестой,
в той кострящей небесной пропитке моих атмосфер,
я уйду воровать часть пространства, что любят невесты —
колыбель лыбединую, города древнего нерв.
Мой сентябрьский август, ты правишь руками loveстримов,
нежишь небом, примятым причёской, — ворованной, да.
Но капризное время стреляет минут холостыми,
под прохожими взглядами грустно трещит теснота.
Я ворую себя у заполненных графиков, чахлых
не-попыток укрыться в себя же – в непознанный грот...
Через тридцать минут раскалённая бровка причала,
засмущавшись, под нами подснежниками прорастёт.
Но погодных диффузий, наверное, мы не оценим —
всё сливается в август, застывший, как пёс в камышах.
...Через час нас достанут из нас холодящим пинцетом,
через вечность воришкам пришлют обналоженный штраф.
Но пока забулдыга-сентябрь сладко чмокает в дрёме,
и крепчает микстуры под грудью теплышка-пятно,
— время кормит консервами августа — кормит и кормит,
и не хочется знать, что за это — накроет ли штормом,
или просто река возмутится внезапной волной...
многовопросица
Господи, как же ты смел-то — по чашам взвешивать, мерить судьбины-распутья, карать нас всласть? Мойры отпряли, но это — преданье «свежее», да и чего-то им стоило просто прясть — прясть механически, прясть, не снимая варежек (мойр поселили на выселках, дурачьё!)... — мифов неискренних горы-завалы-залежи, ты же вот, Господи, кто ты, ну что ты, что?
Господи, как же ты смел-то — пустил нас в плаванье — мойтесь, барахтайтесь, множьтесь, чёрт вас дери! Мы расползались сырочком несвежим плавленным, были тобою по горло, поверь, отравлены, были полны грехов, как осетр — икры, что-то взрывалось, что-то тихонько каялось и застывало маслицем там, внутри...
Господи, как же ты смел-то, что смог нас выдохнуть — серым дымком, посеребренным по верхам... Господи, ты не устал ещё не завидовать нашему вымирающему многовидовому скотскому поголовью у входа в храм?
Ты не апостол — апостолы отрекаются, ты не эпистол — эпистолы — не творцы... Боже, тебе же в неделю — по восемь пятниц, а снизу ещё не спаслось ни одной овцы!
Господи, как же ты смел-то, что смог нас — оптово — язве, холере, чуме, — живо прячьтесь в чум! Сколько нас было случайно слегка растоптано, сколько подбито межзвёздочными полётами, — любишь ли, терпишь, бичуй или врачуй, — я же за всех тебе, Господи, отплачу!
Господи, как же ты смел-то, что смог нас — вытолкнуть, выполнить, вываять грязь, извалять в пыли... Как же ты слух не сорвал голосами сиплыми, хриплыми, липкими, ломкими, будто выпьими, как же ты смог отстроить нам корабли? Как же ты — словно заклятье — ну как же, как же ты, как же ты смог нас — кочующих кучек — в жизнь?? Господи, позабрось наблюденья-гаджеты, мы же все гады, ну слышишь, ну все ведь гады же — сядь отстранённо, не думай и не чешись...
Бог смотрит в душу, как будто в дверную скважину, Бог сквозняком заползает и в мой содом, — что же ещё позанятнее мне здесь скажут, и скольких языческих выплетут из кустов терна?
...а самое-самое, что есть главное, — Господи, если ты смел так, что дунул — и я зазвучала свирелью, дудой раздавленной, я оказалась Тебе одному оставленной и не успела ещё отгореть-отойти в нули, — Господи, как же ты смел, что из пара зимнего, лёгких захлопнутых, раннего декабря, я родилась с несвоим демоническим именем, ты меня вытолкнул, выдохнул, серым дымом ли, дымкой серебрянной выкормил, — я теперь не «прости меня!», а «как же смел ты» - сорвавшимся голосом, тихим зубовным скрежетом, с плохо скрываемой в сердце шальной надеждою, - как же ты смел так заранее упустить меня?!
15.04.11. ФИНАЛИСТЫ конкурса-акции "РУССКИЙ ХАРАКТЕР: НОВЫЙ ВЗГЛЯД" (публицистика) - в рамках Илья-премии:: 1. Кристина Андрианова (Уфа, Башкирия). По дороге к надежде, записки. 2. Вардан Барсегян (Новошахтинск, Ростовская область). Русский дух, эссе. 3. Оксана Барышева (Алматы, Казахстан). Верность родному слову, эссе. 4. Сергей Баталов (Ярославль). Воспитание характера, статья. Уроки рыбьего языка, или Дао Иванушки-дурачка, эссе. 5. Александр Дудкин (Маза, Вологодская область). Болезнь роста. Лишь бы не было войны. Бессмысленная беспощадность. Коллективизм индивидуалистов, заметки. 6. Константин Иванов (Новосибирск). Конец русского характера, статья. 7. Екатерина Канайкина (Саранск, Мордовия). Русский характер, эссе. 8. Роман Мамонтов (Пермь). Медный разрез, эссе. 9. Владимир Монахов (Братск, Иркутская область). Доморощенная сказка про: русское "можно" и европейское "нельзя", эссе. 10. Евгений Писарев (Тамбов). Зал ожидания, заметки. 11. Дмитрий Чернышков (Бийск, Алтайский край). Спаситель №25, эссе. 12. Галина Щекина (Вологда). Размышления о русском характере, рассказы. Конкурс проводится Фондом памяти Ильи Тюрина, журналом "Журналист" и порталом для молодых журналистов YOJO.ru. Окончательные итоги конкурса будут подведены в Москве 14-15 мая 2011 года – в рамках литературных чтений "ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ".
ПРОЕКТЫ ЛИТО.РУ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Современная литература в Интернете
РУССКИЙ ЭПИГРАФ
Литературный конкурс "БЕКАР"
Имена Любви
Сатирикон-бис
Дорога 21
Шоковая терапия
Кипарисовый ларец
Кирилл Ковальджи
Памяти А.И.Кобенкова
Дом Ильи
ССЫЛКИ
лучшие автошколы Москвы - подбор
ООО «Витэл» поставляет надежные торговые электронные весы в Ростове.
